След торпеды - [137]

Человек молча шагнул к связанному Степану.

— Этот?

— Да.

Он достал из кармана фотокарточку, осветил ее фонариком, затем нагнулся к Капице и посмотрел ему в лицо.

— Он самый, конструктор…

Ермаков крепче сжал в руке пистолет. Тихонько толкнул Тарасова в бок. Это означало! «Будем брать!»

Из воды показался второй человек. Ростом повыше первого. За собой он тащил что-то длинное и круглое, похожее на трубу торпедного аппарата.

«Пенал! — догадался Ермаков, которому не раз доводилось тащить такие пеналы с пищей для подводной лодки еще в бытность водолазом. — Они хотят посадить в него Степана, плотно закрыть и доставить на подводную лодку. А там втиснуть его в трубу торпедного аппарата, а потом и в отсек. Нет, ребятки, сделать это вам не удастся…» Ермаков тихо шепнул Тарасову:

— Стрелять в крайнем случае. Бери того, что пониже ростом, а я этого верзилу с пеналом.

Ермаков прислушался к их разговору. Тот, что вышел из воды первым, спросил:

— Почему здесь нет Серого?

— Его убил отец. Из ружья. А это что у вас? — Боцман кивнул на два бруска, похожих на куски мыла.

— Взрывчатка. Магнит… К борту лодки — и лодке капут! За тобой, Коршун, придем в другой раз. Так решил шеф. А ты молодцом, что такую важную птицу сцапал.

«Дурак ты несусветный, неужели не видишь, что на песке следы? — подумал боцман. — Их тут пятеро, чекистов. Два в пещере и трое наверху…»

— Вы прибыли на «Дельфине»?

— Да. Она выбросила нас у острова Северный, а возьмет судно. Оно здесь рядом…

«Пора!..» Ермаков выскочил из-за камня и осветил людей фонарем.

— Руки вверх!

Следом за Ермаковым из-за укрытия выпрыгнул Тарасов и тоже крикнул:

— Бросай оружие!..

В это мгновение человек, возившийся с пеналом, выстрелил. Он целился в боцмана, но Ермаков успел закрыть его собой, и пуля, разбив в его руке фонарь, угодила ему в левый бок. Воспользовавшись темнотой, диверсант мигом надел маску, взял в рот загубник и бросился в воду. Тарасов, пытавшийся схватить его за ногу, споткнулся о камень и упал. Диверсант, который первым вышел из воды, не успел и шагу сделать, как его обеими руками схватил раненый Ермаков.

— Боцман, вяжи ему руки, — крикнул Ермаков. Тот пытался достать из кармана нож, но это ему не удалось. Тогда он укусил боцмана за руку, в надежде, что тот бросит его, но Колосов лишь закусил губы от страшной боли.

— Ишь ты, кусается, как акула, — через силу улыбнулся Колосов.

Тарасов перевязал Ермакова. Он взял из рук солдата-радиста микрофон и глухо заговорил:

— «Тополь», я — «Чайка». Один диверсант ушел. Блокируйте выход из пещеры. Радируйте морским пограничникам, чтобы перекрыли подход к рыболовецкому судну. Пришлите к причалу «скорую помощь». Как меня поняли? Прием.

Катер шел полным ходом. Ермаков лежал на спине и жадно глотал воздух. Над ним висело черное небо, холодные звезды. Сцепив зубы, он терпел адскую боль, но не стонал, не молил о помощи. Ермаков вдруг подумал о том, как, уходя в ночь из дому, сказал жене, что вернется утром. Но теперь он твердо знал, что в это утро не вернется домой, и напрасно его будут ждать жена и сын. «Может, Алешка и не станет спрашивать, где я и почему нет меня дома. У него свои школьные заботы, — подумал Ермаков. — А Лина, пожалуй, станет звонить на службу. Сердечко у нее пошаливает, как бы беды не стряслось. Надо попросить Тарасова, чтоб зашел домой и все ей объяснил…»

Он повернулся на правый бок, тронул за руку сидевшего рядом Тарасова:

— Зайди к моим. Скажи Лине, что чуток задело меня…

— Не волнуйтесь, Василий Иванович… — Тарасов мокрым платком смочил ему пылающее лицо.

Колосов то и дело поглядывал на раненого.

«Он меня спас от пули», — подумал боцман, и ему стало тяжко от этой мысли.

— Я тут недоглядел… — сказал Тарасов Ермакову. — Не успел обезвредить диверсанта. Ведь он стоял у самой воды, а я этот факт не взял во внимание. Если уйдет от нас, то придется мне отвечать перед генералом.

— Не казни себя, Сережа, — тихо сказал Ермаков. — Я сделал это умышленно. Так надо было. Помнишь приказ Егорова?.. Жарко мне, пить хочется…

Потом Ермаков стал бредить, звал к себе мать. И так жалобно звучал его голос, что у Тарасова сжималось сердце.

— Мама, я еду к тебе. Еду, мама… Ты у меня самая лучшая на свете… Я люблю тебя, мама…

Катер причалил к берегу. Двое санитаров в белых халатах осторожно положили Ермакова на носилки и понесли к машине. Раненый дышал тяжело, прерывисто. Врач, проверив пульс, сделал ему укол, и Ермаков затих.

— Пуля застряла в теле, — сказал врач. И, взглянув на Тарасова, добавил: — Нужна срочная операция…

Капитан 3-го ранга Марков читал сводку погоды. Дверь натужно скрипнула, и в каюту заглянул дежурный по кораблю мичман Капица.

— Товарищ командир, вас ждут у трапа.

— Кто? — Марков откинулся на спинку кресла.

— Какой-то мужчина.

— Да? Проводите его ко мне.

Марков встал, посмотрел на себя в зеркало и с огорчением заметил, что пора бы ему подстричься. Никак не ожидал он гостя в такой поздний час. Странно, но Марков вдруг обнаружил, что он волнуется. Кто он, этот мужчина? И что ему надо? Марков подошел к столу и выглянул в иллюминатор. Море коробилось зыбью. У противоположного берега бухты над траулером, вернувшимся недавно с промысла, почуяв добычу, кружились чайки. Сизый промозглый туман окутал вершины скал, и когда из-за туч выглядывало солнце, он серебрился. Казалось, на скалу положили продырявленное белое покрывало. «Может быть, на эту скалу, что у берега, когда-то смотрел и мой отец, — грустно подумал Марков. — Стоит она недвижимо, а отца давно уже нет. Пропавший без вести… Неужели я так и не узнаю о его судьбе? — Он прошелся по каюте, потом снова застыл у иллюминатора. — Возьму отпуск, заеду к брату, и вдвоем махнем в Ленинград. В музее флота, может быть, найдем что-нибудь об отце. И мать волнуется. Я-то вижу, хоть и говорит она, что погиб отец героем, а мучит ее тот же самый вопрос, что и нас».