След торпеды - [139]

— Да? — Марков приподнял брови.

— Больше я вам ничего не скажу, — упредил его Тарасов. — Не положено. А вот письмо ветерана, друга вашего отца, осталось у меня. Позже верну его вам.

— О чем оно, если не секрет? — Марков поглядел на гостя из-под насупленных бровей.

— О том, как их корабль атаковала немецкая подводная лодка. Ветеран сообщает ее бортовой номер. Это важная деталь. И пока будет идти следствие по делу агента иностранной разведки Колосова, письмо будет у нас.

— Спасибо вам за все, — волнуясь, сказал капитан 3-го ранга, прощаясь с гостем. — Спасибо…

Когда Тарасов ушел, Марков стал разбирать письма. На него будто пахнуло войной. Пожелтевшие от времени листки бумаги, сложенные вчетверо. А вот фотокарточка. На ней мать с Игорем и Павликом. Она, как неживая, застыла в какой-то неестественной позе. Волосы подрезаны, белая шапочка сбилась набок. На оборотной стороне фотокарточки неровным почерком написано: «Папуля, это я с детками. Береги себя. Твоя Надя». И дата: «7 ноября 1943 года». На другой фотокарточке заснята группа военных моряков и среди них капитан-лейтенант Андрей Марков. Они стоят на палубе корабля и улыбаются. В уголке мелким почерком написано:

«Надюша, мы потопили немецкую подводную лодку. Мы победим! И я вернусь. До встречи. Твой Андрей».

«А вот и не вернулся», — грустно вздохнул Марков и развернул другое письмо. Неровные строчки, написанные, видимо, второпях, заплясали у него перед глазами.

«Милая моя Надюша! — читал Марков. — На Севере уже холодно, а у вас, по-видимому, еще тепло. Я и передать тебе не могу, как тяжело мне тут без вас и как сильно я скучаю. И в море, и на берегу, и даже во время боя ты всегда перед моими глазами. Я ни на минуту не забываю вас. Я очень счастлив, Надюша, потому что у меня растут сыновья. И теперь мне не страшно, если погибну; есть кому продолжить мое дело. Я знаю, ох как тебе нелегко там с малышами, но поверь мне, что здесь труднее. Мы все время в море, то сопровождаем транспорты, то ищем вражеские подводные лодки, то высаживаем десанты в тыл врага. Да разве одному мне тяжело? Сейчас весь наш народ сражается с заклятым врагом. Но теперь можно смело утверждать, что баланс войны в нашу пользу, как говорил нам командующий флотом адмирал Арсений Григорьевич Головко. Он был у нас на корабле, перед тем как мы выходили в море, вручал ордена. К медали «За боевые заслуги» у меня теперь прибавился орден Красной Звезды. Адмирал говорил, что победа близка, что она не за горами. Да и фашисты уже не те, какими были в начале войны. Недавно мы потопили транспорт, стали подбирать из воды гитлеровцев. Я подал одному фрицу руку, а он во вез горло орет: «Гитлер капут!»

Но война, Надюша, все еще идет, и я буду биться с врагом до последней капли крови. Ты можешь быть за меня спокойна.

Завтра снова уходим в море. Вернусь — сразу же напишу. Я прошу тебя, Надюша, побереги себя и наших сыновей. Очень я тебя прошу. Будь здорова. Твой Андрей».

«Милая моя Надюша!

Наконец-то могу тебе написать. Ты, видно, гадаешь, что такое со мной случилось, почему так долго нет вестей? Ничего страшного. Днем 15 июля в море, когда мы сопровождали караван судов и транспортов, налетели гитлеровские стервятники и стали нас бомбить. Два «юнкерса» мы сбили. Одна бомба все же угодила в корабль. Загорелась надстройка на корме, где находились глубинные бомбы и мины. Я кинулся туда стал сбрасывать все это в море, чтобы не взорвались от огня. На мне загорелась одежда, но ребята быстро загасили. В эту минуту, Надюша, я не думал о смерти. Клянусь тебе, дорогая, не думал.

…Взрыва не слышал. Осколок бомбы угодил мне в правое плечо, малость оглушило… Попал я в госпиталь. И вот там, Надюша, я впервые подумал о том, что могу вас потерять. На всякий случай попросил у сестры листок бумаги и хотел было написать для тебя несколько строк, но доктор — седой как лунь майор, между прочим, откуда-то с Дона, поглядел на меня с улыбкой. Ты, говорит, морячок, через месяц вернешься на корабль. Я, говорит, латать тебя глубоко не стану, так, слегка… Долго лежал в госпитале. А теперь уже на родном корабле. Не волнуйся, у меня все зажило.

А как там вы? Что слышно о твоем отце, где, на каком он фронте сражается? Черкни пару строк. Целуй за меня детишек».

«Милая моя Надюша!

Сегодня получил письмо, и не верится, что твой отец погиб в бою на Днепре. Человек он храбрый, но я и не предполагал, что может погибнуть на родной земле. Он как-то писал мне, что мечтает бить фашистов на их территории. Ох как он мечтал! Он люто ненавидел врага и делал все, чтобы уничтожить как можно больше фашистов… Я знаю, тебе сейчас горько! Но возьми себя в руки, потому как у тебя двое малышей. У каждого из нас сейчас есть свое горе, но наши руки не устанут бить врага. Я обещаю тебе, Надюша, что сумею отомстить гитлеровцам за смерть твоего отца.

Что и говорить, тяжкое горе, оно мне обожгло все внутри, ненависти к врагам прибавило. Клянусь тебе, что я отомщу за твоего отца.

Ты сердишься, что я долго не писал. Верно, не писал, но вины в этом моей нет: мы были в Америке, там получали катера. Что тебе сказать об Америке? Рядовые американцы относились к нам хорошо. К причалу, где стояли наши катера, готовясь к переходу через океан (кстати, Надюша, американцы были поражены, узнав, что мы поведем катера своим ходом через океан, да еще осенью; разве понять им наш советский характер!), приходили люди, они приносили различные вещи, просили взять их в подарок «храбрым русским солдатам». Мне девушка американка подарила зажигалку и сказала: «Рус карош, рус, бей Гитлер!» Ей лет двадцать, и она понимает, что только мы, советские люди, разобьем Гитлера.