След торпеды - [140]

Сама видишь, что сорок третий год принес нам немало замечательных побед на всех фронтах. Чего мне хочется, так это дожить до Победы. Хоть одним глазком увидеть бы своих сыновей. Небось на меня похожи, да? Я знаешь тут о чем подумал? Если со мной какая беда случится, то не падай духом. Советское государство поможет тебе воспитать детей. Но я останусь живой и вернусь домой…»

«Милая моя Надюша!

Уже наступил декабрь, а там не за горами и Новый 1944 год. Три года войны. Я постарел малость, на висках седин прибавилось. Знала бы ты, как тоскую по детям. Я же не видел их, кроме как на фотокарточке. Ты счастливая, что держишь их на руках, кормишь, они всегда с тобой, ты видишь их улыбки, слышишь милые голоса, а я лишен всего этого. Если бы мне дали самое опасное задание и сказали, мол, выполни его, тогда поедешь домой на сутки, я бы немедленно пошел. Помнишь, у Шиллера: верная любовь помогает переносить все тяжести. Это правда, я испытал на себе.

Поеду ли я еще в Америку? Нет, не поеду. Наши союзники ведут себя неприлично, они срывают военные поставки. Адмирал Головко говорил нам, что в этом году (1943) отправка военных грузов северным путем из Англии почему-то и без того резко сократилась. Вчера, 2 декабря, к нам в Кольский залив прибыл союзный конвой: пять транспортов, один танкер и восемь миноносцев. И это после восьмимесячного перерыва! Хоть мы и в дружбе с американцами да англичанами, но скажу тебе прямо: капиталисты остаются капиталистами. Как ни ряди волка в овечью шкуру, он остается волком. Жаль им, видно, что мы бьем Гитлера, вот и тормозят с военными поставками. Словом, они проявляют к нам лицемерие.

А трусы эти англичане невероятные! Когда их корабли подошли к острову Кильдин, там стоял густой туман. И что же? Их адмирал Фрэзер, командующий Британским флотом, срочно шлет депешу нашему адмиралу Головко, мол, дайте, господа русские, лоцманов, а то без них мы отказываемся идти в Кольский залив. Хорош гусь, а? А ты знаешь, что этот самый Фрэзер осенью 1918 года был в России и вместе с генералом Денстервиллем на Каспии воевал против Красной Армии? Он даже угодил в тюрьму. Сама понимаешь, доброты от такого союзничка не жди!

Ладно, хватит об этом. Я лишь хочу, чтобы ты, все мои земляки там, в тылу, не очень-то молились богу за этих американцев да англичан. На копейку помогут, а на рубль шуметь будут…

Ты только не плачь, Надюша. Я ведь всегда пишу тебе правду, только правду. Я очень люблю тебя, и эта любовь помогает мне бить врага, переносить все невзгоды…»

А это письмо длинное, видно, писал его отец в море.

«Милая моя Надюша!

Все эти дни чисто и светло было у меня на душе, и сердце не ныло. А сегодня — беда… Ты помнишь, на нашей свадьбе был Вася Окунев, мой товарищ по флоту? Тут, на Севере, он командовал «Алмазом». Он ко раз говорил, что любит свой корабль, что даже слышит, как стонет он во время шторма. Помнишь, когда мы провожали тебя на поезд, он сказал в шутку, что прощается с тобой навсегда. Ты еще смеялась, просила его рассказать что-нибудь забавное, приглашала его в гости. Теперь, Надюша, нет капитан-лейтенанта Окунева. Погиб. Вражеская лодка торпедировала корабль, и Окунев вместе с ним ушел на дно. В честь героев на корабле мы приспустили флаг…

Те, кто остался в живых, рассказывали, что по советскому сторожевику фашисты выпустили две торпеды. Когда корабль стал тонуть, неподалеку всплыла фашистская подводная лодка. В надводном положении она прошла полным ходом. Гитлеровцы даже не попытались спасти людей, потому что они изверги, а не люди. Потом уже, в базе, когда с нами беседовал командующий флотом адмирал Арсений Григорьевич Головко, он сказал о командире «Алмаза» так: «Этот моряк был с сердцем Данко. Он так любил свой корабль, что даже в самые опасные минуты не покинул его». Надюша, я горжусь, что у меня был такой друг. Если мне суждено будет вернуться домой живым, то я обязательно поеду на родину Васи Окунева и расскажу его родным, как он погиб…

Надюша, мы уже подходим к вражескому берегу, будем высаживать отряд разведчиков. Море рычит за бортом, ночь глухая и темная. Только бы не заметили нас. Мы уже не раз ходили в тыл врага, и все обходилось благополучно. Так будет и в этот раз…»

Марков вдруг почувствовал тяжесть во всем теле и больше не мог читать письма. Но что это? Он взял клочок бумаги, и на нем карандашом было написано:

«Наш корабль бомбили «юнкерсы». Я был ранен в ногу. Лежу в лазарете. Со мной тут боцман Колосов, он достал где-то молока, напоил меня. Рана уже заживает, скоро снова уйдем в море…»

— Втерся к отцу в доверие, а потом убил его, — вслух произнес капитан 3-го ранга и, растревоженный, заходил по каюте.

Пожелтевшие листки… Они вобрали в себя героическую жизнь.

— А я к вам, — в каюту вошел комбриг Громов. Садясь в кресло, он кивнул Маркову: — Письма отца? Вы считали его пропавшим без вести, а он — герой!.. — Громов сделал паузу. — Вот что, Игорь Андреевич, вам надо срочно ехать в Москву.

— В Москву? — удивился капитан 3-го ранга.

— Да. Вас и штурмана вызывает товарищ Егоров. Вы ему очень нужны в связи с задержанием нарушителя и атакой подводной лодки. И еще, — капитан 1-го ранга спросил: — У вас был капитан Тарасов?