След торпеды - [141]

— Был. Он передал мне письма отца, — тихо отозвался Марков.

— По этому делу и вам надлежит быть там. Сдайте дела помощнику и сегодня же вечером вылетайте в Москву. А теперь покажите, пожалуйста, фотокарточку вашего отца.

В Москве лил густой дождь. Марков весь промок, пока добрался к площади Дзержинского. Перед отъездом на Север он собирался побывать на Красной площади, сходить в Большой театр. Но капитан 1-го ранга Егоров сказал, что вряд ли у него для этого найдется свободное время. «Вы еще нужны адмиралу», — строго добавил он.

И действительно, после совещания, на котором во всех деталях был обсужден эпизод с чужой подводной лодкой, генерал пригласил к себе в кабинет Маркова и лейтенанта Руднева. Здесь был также адмирал. Марков где-то встречался с ним. И вдруг вспомнил — так ведь адмирал был на «Алмазе» в роли посредника! Может, подойти и поздороваться? Но адмирал сам подошел к нему, пожал руку. Спросил, как поживает капитан-лейтенант Лысенков.

— Ловко он тогда мину укротил, — тепло сказал адмирал. — Только поторопился и не разглядел, что мина была не времен войны. И предназначалась она для нашей атомной подводной лодки… Ну а вы молодцом, товарищ Марков, такого опасного нарушителя задержали. Да и лодка не ушла…

В разговор вмешался генерал. Он тоже похвалил Маркова за четкие действия в море, потом спросил: все ли ему ясно?

— Судно, товарищ генерал… — Марков замялся. — Почему оно маячило у острова Баклан?

Генерал улыбнулся. Он сказал, что «рыбаки» обеспечивали подводную лодку. Когда она шла между островами, судно создавало сильные помехи, и не каждый акустик мог распознать шум от ее винтов. А вот матрос Егоров — молодчина…

— Как он теперь служит? А то его отец волнуется…

— Отлично! — Марков почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, и, чтобы хоть как-то скрыть свое смущение, спросил: — А боцман все признал?

— Это знать вам не положено, — улыбнулся адмирал. — Колосов признался, что был завербован еще в сорок четвертом году, прошел подготовку в шпионско-диверсионном центре в Норвегии на одном из островов и был заброшен в наш тыл…

Марков слушал его, а сам думал о том, что всего один год не дожил отец до конца войны. Ему было бы сейчас пятьдесят пять лет. Живи, радуйся, воспитывай внуков. Видно, не судьба ему видеть своих сыновей. Видно, не судьба… «Теперь-то и мама будет знать, что погиб наш отец смертью героя…»

— У меня к вам, товарищ Марков, есть один вопрос, — заговорил капитан 1-го ранга Егоров. — В одном из писем ваш отец пишет о гибели сторожевого корабля, которым командовал его друг капитан-лейтенант Окунев. Когда мы подняли архивы, то оказалось, что «Алмаз» и корабль, на котором служил ваш отец, были уничтожены торпедами. И знаете, что бросилось в глаза? Перед тем как выпустить торпеду по своей жертве, субмарина поднимала перископ, разглядывала свою жертву, а потом выпускала по ней торпеду. Все попадания — в кормовую часть корабля, видимо, в расчете на то, чтобы лишить его хода, а уж потом добить.

— Вы хотите сказать, что все корабли топила одна и та же субмарина?

— А вы догадливы! — улыбнулся Егоров. — Да, такой вывод сделали и мы. Нам удалось узнать, — продолжал Егоров, — что сторожевой корабль Окунева потопила подводная лодка с бортовым номером триста восемьдесят семь. Командовал ею Бауэр. Он торпедировал и корабль вашего отца.

— Он что, живой еще? — спросил Марков.

— Нет, эту лодку в декабре сорок четвертого года у входа в Кольский залив уничтожил командир эсминца «Живучий» капитан третьего ранга Рябченко, которого я хорошо знал. На дистанции трех кабельтовых он обнаружил субмарину, атаковал ее глубинными бомбами, а затем таранил. Возмездие, как видите, настигло морского пирата. Но остался его сын Генрих Бауэр. Ему сейчас сорок лет, он был задержан пограничниками заставы майора Павла Маркова, вашего брата. Кстати, диверсант, которому удалось уйти из пещеры, тоже схвачен. Он пытался подплыть к «рыбакам» и подняться на их судно, но моряки сторожевого корабля капитана второго ранга Соловьева обнаружили его. Жаль, что пострадал Ермаков, он все еще в госпитале…

— Спасибо вам за все, — волнуясь, сказал капитан 3-го ранга, прощаясь с генералом и Егоровым.

На третий день Марков и Руднев приехали в Синегорск. Возвращались на корабль под вечер. Солнце скатилось за горизонт, небо поблекло, а море застыло в зыбкой дреме. Руднев шагал молча, он ждал, что скажет командир. У пирса они остановились, глядя на корабль, который слегка покачивался на воде.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил капитан 3-го ранга штурмана. — Я думаю о тех, кто в море…

27

Утром Аким собирался на рыбалку. Солнце зябко куталось в дымчатых тучах, накрапывал дождик, но вскоре перестал, и небо заголубело. Еще с вечера Аким просмолил лодку, достал из сарая сеть. Она была старая, с дырами. В последний раз ее чинил Петр, когда приезжал домой после окончания мореходного училища. Латал сеть черными нитками — белых тогда не нашлось. Вот они, черные заплаты… При мысли о сыне у Акима холодела душа. Никак не мог он вытравить Петьку из памяти. Бывало, уснет Аким, и тут же появляется Петр. Порой слышался его громкий, с хрипотцой голос: «Батя, мы еще с тобой в океане поплаваем!» Даже перестал Аким ходить на охоту, только бы не вспоминать о сыне. Но ружье берег пуще прежнего. Павел, муж Марфы, просил продать ему двустволку, но Аким никак не соглашался. «Это ружье небось душу тебе холодит, да еще висит оно у тебя на видном месте», — говорил сосед. «У меня душа и так вся в ранах», — отнекивался Аким.