След сломанного крыла - [117]

— Нет, — говорю я. — Сегодня вечером ее не будет, — я впиваюсь взглядом в его лицо, забыв, что он мне не принадлежит. — Ты пришел, чтобы поговорить о том, что произошло вчера? О нашем решении отключить отца от аппаратов?

— Нет, — произносит он необычно спокойным тоном. — Это ваше семейное дело.

— Тогда зачем? — спрашиваю я с беспокойством. — С ним что-то случилось?

Он отрицательно качает головой и продолжает смотреть мне в глаза.

— Тогда зачем? — снова спрашиваю я.

— После того как вы вчера ушли, мы с твоей мамой побеседовали, — говорит Дэвид медленно, будто взвешивая каждое свое слово. — Она спросила меня, как я отношусь к тебе.

— Дэвид, — умоляюще произношу я, чувствуя, как меня охватывает привычный страх. — Пожалуйста, не надо.

— Она и без меня знала ответ. Но я ей сказал, что для нас шансов нет, что ты не можешь быть со мной.

— Я не могу, — говорю я шепотом, больше всего в жизни желая быть с ним. Но страх — ужасная штука. Он парализует тебя ожиданием худшего, не оставляя места для надежды.

— Она сказала, что знает, почему это так, — говорит он, повергая меня в шок. — Она сказала, что ты так поступаешь потому, что никогда не знала, как она тебя любит, как ты ей нужна.

— Нет, — продолжаю я настаивать на своем. Слова Дэвида громом отзываются в моих ушах, каждая клеточка моего тела восстает против звука его голоса. В глубине души я знаю правду, и ничто в мире не сможет убедить меня в обратном. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Она знает, что предала тебя, — продолжает он, не давая мне высказать упреки. — Она отпустила тебя, чтобы спасти.

Я опускаюсь на диван, завидуя поленьям, которые могут превратиться в золу. Если всю свою жизнь думаешь о себе только самое плохое, происходят странные вещи: кто бы что тебе ни говорил, ты изо всех сил споришь с этим человеком, доказывая, что он ошибается, что на самом деле ты не стоишь ничего.

— Но она так тосковала по тебе, ты ей была так нужна, она устала тебя ждать.

Дэвид протягивает мне листок бумаги, который вынул из кармана пиджака.

Я смотрю на листок, пытаясь понять, что это такое. Анализ крови, но только с одним показателем. Сверху указано имя моего отца. Я вопросительно смотрю на Дэвида:

— Что такое тетрагидрозолин?

— Это подарок твоей матери тебе, — отвечает он. — Анализ доказывает то, о чем мне сказала твоя мать. Она постепенно травила его тетрагидрозолином, это главный ингредиент «Визина», — Дэвид профессиональным тоном перечисляет факты: — Сначала он вызывает затрудненное дыхание, тошноту и головную боль. Вместе с этим ослабевает иммунная система, как при диабете, а потом наступает кома.

Спазм сжимает мой желудок, я роняю листок и вижу, как он падает на пол. Он падает к моим ногам и лежит там, как пес, лежащий у ног хозяина, готовый исполнить любое его приказание.

— Она пыталась убить его? — спрашиваю я шепотом. — Почему?

Было много причин желать отцу смерти, и у каждой из нас она имелась, даже у Триши. Но ни я, ни сестры не осмелились предпринять необходимые шаги для того, чтобы положить конец его жизни, никто из нас и вообразить такого не мог. Мама теряла гораздо больше, чем мы: она еще помнила времена, когда отец был добрым, когда он умел любить, и эти воспоминания должны были бы встать преградой между ней и ее желанием получить свободу.

— Потому что она хотела вернуть тебя домой, — говорит Дэвид. — Она знала, что ты не приедешь, пока жив твой отец.

Это уже чересчур — меня пробирает дрожь. Я не в силах уразуметь пределы, до которых дошла моя мать. Я тупо смотрю себе под ноги. Элементы узора на ковре сливаются и скручиваются между собой, как в водовороте.

— Кто еще знает об этом? — спрашиваю я, испугавшись за маму.

— Никто, — говорит Дэвид. Его ответ заставляет меня поднять голову и посмотреть на него. — Я сделал анализ частным образом и удалил результаты из компьютера.

— Почему? — снова спрашиваю я. Обретя способность встать на ноги, я поднимаюсь с дивана и подхожу к Дэвиду.

— Я давал клятву спасать жизни людей, кем бы они ни были. Но если бы твой отец уже не лежал бы в коме, то, зная, что он сделал с тобой, какую боль тебе причинил, думаю, я захотел бы уложить его в кому сам, — он гладит меня по щеке, и его тепло проникает в каждый уголок моего тела и души. — Ты можешь делать с результатами анализа все, что хочешь. Не стану утверждать, будто понимаю, через что тебе пришлось пройти в детстве.

Я побывала в одной деревне, где каждое преступление наказывалось по принципу «око за око» и каждый приговор соответствовал этому принципу. Если вы что-то украли, вам отрубали руку, которая крала. Если женщина изменяла мужу, ее прилюдно побивали камнями или насиловали другие мужчины деревни. Если человек кого-то убивает, его убивали тоже. Эта драконовская система не оставляла места для оправданий и объяснений, приговоры выносились без суда присяжных, которые могли бы рассмотреть возможность ошибки или принять во внимание какие-то обстоятельства.

Но я не могу быть судьей моей матери. Я не могу позволить, чтобы она столкнулась лицом к лицу с последствиями, сделав единственное, что ей было доступно. Каковы бы ни были у нее на то причины, я имела перед ней одно преимущество: я могла убежать, а ей пришлось остаться. Я никогда раньше не смотрела на это с подобной точки зрения, никогда я не была в состоянии увидеть сквозь свою боль ее страдания. Теперь, когда я узнала об ее отчаянном поступке, мне стыдно.