След сломанного крыла - [113]

— О чем ты хотела поговорить? — спрашивает она.

— Я хочу рассказать тебе одну историю, — Марин глубоко вздыхает, набираясь мужества. — Я никогда не рассказывала тебе о своем детстве. О том, кто я такая.

— Почему? — снова спрашивает Джия. Эманация невинности, ранее исходившая от нее, теперь пропала.

— Я не знаю, — лжет Марин, все еще боясь открыться. Она молча ругает себя, ей хочется, чтобы чья-то рука направляла ее. Но ей придется предпринять эти шаги самостоятельно, и все должно встать на свои места. — Я не хотела переезжать в Америку, — начинает рассказ Марин. — Мы жили в Индии, в маленьком домике, там было всего две комнаты. Большинство моих друзей готовили еду на угольях, но у нас, по счастью, была плита. Это считалось роскошью.

— С ума сойти! — бормочет Джия. Она слушает очень внимательно. — Как вы могли выносить это?

— Это был наш дом, — объясняет Марин. — Все, что я знала и любила. Папа был очень добр ко мне, пока мы жили в Индии. Он играл со мной, покупал мне игрушки, — когда пришли визы, он показал ей фотографии с американскими пейзажами в книжках. Из их маленькой деревушки Америка казалась раем, таким местом, где сбываются все мечты. — Он любил меня, — Марин все еще помнила то чувство, когда была «его девочкой». В доме не было сыновей, и Брент все свое внимание отдавал ей. Поэтому когда-то Марин считала, что ей сильно повезло.

— Ты говоришь обо всем этом в прошедшем времени.

— Когда мы переехали в Соединенные Штаты, все изменилось, — Марин придвигается к Джии и кладет ноги в носках на одеяло. — Как ты узнала о том, что он делал со мной? Кто тебе рассказал об этом?

— Он и рассказал, — отвечает Джия. Она вся напрягается и разглаживает простыню на кровати. — Я была еще маленькой. Наверное, мне было лет девять или десять, точно не помню. Он спросил меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Я ответила, что хотела бы быть тобой.

Марин задерживает дыхание, не в состоянии вспомнить ту пору, когда дочь возносила ее так высоко. Сколько же она упустила в своей жизни!

— Я не знала об этом.

— Ну, понимаешь, не очень-то ловко сказать маме, что хочешь быть, как она.

— А я думаю, что я не могла бы этого сделать, — Марин никогда не хотела быть похожей на Рани. Она не хотела быть слабой, когда ей требовалось быть сильной. Было легче подделываться под Брента. — И что дедушка сказал тебе на это?

— Что ты такая благодаря ему, — Джия смотрит на стену. В комнате становится очень тихо. — Он сказал, что ты не очень умная и не очень дисциплинированная. Что он бил тебя, чтобы заставить учиться. Что делал это из любви к тебе.

Марин с трудом сдерживает крик, рвущийся из глубины души. Как мог отец убедить себя в этой лживой выдумке, а потом пересказывать ее своей единственной внучке?

— Впервые он ударил меня в мой первый день рождения в Америке, — продолжает Марин, прислушиваясь к дыханию дочери. — Я уронила на землю рожок с мороженым, которое он мне купил.

— Мамочка! — произносит Джия с болью в голосе.

— Потом я неправильно написала одно слово в тесте и заработала девяносто восемь баллов из ста.

Марин ходила в американскую школу два месяца. Учительница прикрепила к ее листку «смайлик», гордая тем, что ее новая ученица так правильно пишет английские слова. Сначала девочка показала тест Рани. Та обняла дочь и сказала, что гордится ею. Марин с волнением ждала отца. Когда он пришел домой, она подбежала к нему, как обычно делала в Индии. Марин думала, что он подхватит ее на руки и подбросит в воздух от радости. Но эти дни давно прошли.

— Отец дважды ударил меня по лицу и сказал, что, если я в следующий раз не получу сто баллов, он отречется от меня.

— Мамочка… — в глазах Джии стоят слезы. Барьер между ними начинает трещать. — Почему он это делал? — спрашивает Джия.

— Я не знаю. Он никогда не говорил мне, — Марин произносит слова, которые никогда не могла произнести раньше. — Думаю, он просто не любил меня. Может быть, еще в Индии любил, а потом почему-то перестал.

— Как можно перестать любить собственного ребенка?

Марин вспоминает последние месяцы, когда они с Джией оказались по разные стороны баррикады. И в аду она не переставала любить свою дочь. Это было невозможно.

— Я не знаю, — отвечает Марин. — Думаю, мой отец — пример того, какими родители быть не должны, — Марин умолкает и берет Джию за руку. Она старается подобрать слова, чтобы объяснить свои поступки. — Он бил меня при каждом удобном случае, бети. Ему было неважно, что я получала отличные оценки и была первой в классе. Для него ничто не было достаточно хорошим. Он бил меня, потому что мог. Я была не в состоянии остановить его, — Марин подавляет рыдания. — Вот почему я так поступила с Адамом.

— Потому что его ты могла остановить, — говорит Джия.

— Потому что я не могла позволить, чтобы тебе причиняли такую же боль, какую причиняли мне. Я не могла бороться за себя, но я сказала себе, что за тебя буду бороться, — говорит Марин. — Мне слишком хорошо знакомы жестокость, насилие и вред, который они наносят, чтобы я спокойно смотрела, как подобное происходит с тобой. Когда ты родилась, я почувствовала — стоило вынести все ради того, чтобы у меня была ты.