След Охотника - [47]

Одних их не оставляли, и вместо двоих слуг караулили теперь трое. Это не мешало общаться.

— Глейн, ну как так-то? Ну на несколько минут оставить нельзя! — Кэйсар расхаживал по клетке из угла в угол, на Охотника смотрел изредка. — С кем ты там не справился? С одноруким сосунком холеным? Или со слугами?

— Я не собирался драться с невиновными.

— А что? — Кэйсар бросился на прутья, улыбнулся во все зубы. — Тебе потом свои что-то сделают? За слуг? Они на тебя напали. Хорошо, они не знали, но они тебе грозили голову отхватить, ты защищался. Вы двое кретинов, и если вас тут убьют, то вы вполне это заслужили.

Замолк, глядя на прутья так, словно прикидывал, сможет ли перегрызть. Тогда подал голос Луц, задумчиво и счастливо произнес:

— Они благодарили нас.

— Кто вас благодарил?! — сорвался один из слуг, бросившись на прутья, но отскочил, когда Кэйсар только открыл пасть.

— Да никто, — ответил за него оборотень. — Нас позже отблагодарят. Расплавленным свинцом в глотку.

— Хорошая идея.

Мальчишке не пришлось пригибаться, он и так невысокого роста. И совсем не выглядел расстроенным смертью брата или потерей руки. И все же Глейн по взгляду понял, что этого человека вел азарт, об остальном он будет задумываться позже, а сейчас он по-прежнему в пылу охоты, даже если жертва поймана и сидит в клетке. Тем более когда поймана. Под тяжестью этого взгляда Глейн снова ощутил себя заблудившимся мальчишкой, стало не по себе.

Клетка Охотника прямо напротив двери, а Кэйсара и Луца — у противоположной стены в углу. Рыцарь насупился при виде барчука, снова начал метаться по клетке оборотень. Слуги сместились ближе к угловой клетке.

— Я теряюсь в фантазиях, что с тобой делать, — барчук сел на предпоследней ступеньке. Подперев щеку целой рукой, ощупал Глейна взглядом. Охотник сидел напротив в сбившейся рясе, с синяком на щеке, связанными руками, смотрел исподлобья. — Потому что ты сдохнешь, пока я доделаю все, что собираюсь. Говорят, Охотники очень крепкие. Ты крепким не выглядишь. Ты выглядишь… очень сладко, — расползлась по лицу улыбка, дернулись плечи под тяжелым бархатным халатом. Барчук был то ли пьян, то ли под такими сильными травами, что мутили разум, чтобы заглушить боль. — От таких интереснее всего по кусочку отщипывать. Приколоть булавками и вышивать по живому.

— Попробуй, — сорвался Кэйсар. — Я потом из тебя печень достану и при тебе поджарю. И тебе скормлю!

— Твой друг просто кладезь идей, — улыбнулся собеседник, не оборачиваясь в его сторону, продолжал изучать Глейна. — Но ты совсем не такой, как там… в халупе. Конечно, с Охотником тоже играть интересно, я даже думаю, что я бы кожу снял вместе с твоим крестом, но все же… Это как показать что-то сладкое, но съесть самому. Давай так, пока ты будешь играть снова того напуганного мальчика, я не трону твоих друзей.

— Глейн! — залаял Кэйсар. — Глейн, только посмей!

— Я не собираюсь тебе потакать, даже чтобы спасти кого-то, — спокойно отозвался Охотник. — Прежде всего потому, что я тебе не верю. А уже потом потому, что тебе лучше все равно начать с меня. Иначе, когда я отсюда выберусь, больно сделаю уже я тебе.

— Очень будет интересно на это посмотреть, — задорно отозвался барчук, поднялся, отряхнул халат и случайно задел ткань обрубком руки. Его тут же скрутило от боли, но он быстро успокоился. Засмеялся глухо, словно закашлял. — Я подготовлю свою комнату. Нас ждет очень интересный вечер.

Кэйсар послушно дождался, когда барчук уйдет. Слуг за людей оборотень больше не считал, вцепился в прутья до скрипа, прорычал:

— Глейн! Какого хрена ты сидишь?! Я могу прутья выломать! Я могу тут всех перегрызть! Они против тебя, какие они безвинные?

— Кэйсар, — негромко окликнул Луц, как ребенок потянул его за полу плаща, оборотень отмахнулся.

— Да если он только сунется сюда снова!.. Если он снова тебя глазами расчленять будет!..

— Замолчи, — негромко скомандовал Глейн. — И жди. Я не позволю сделать больно себе или вам. Но наберись терпения.

* * *

Отец вошел в комнату, когда последний оставшийся сын сам растапливал камин. На столике рядом лежала горка всевозможных железных изделий разных форм: блестящие иголки, покрывшиеся налетом светлые гири, щипцы.

— Я понимаю твою злобу от смерти брата, могу понять твою боль, но погоди, — начал отец, разглядывая инструменты так, словно разговаривал с ними, — связываться с церковью и Охотником чревато. Выбрось его из замка, отыграйся на его слугах.

— Пап, ты что, не видел его? Слуги — лохматый брехливый пес и безответный медведь. Слышал голоса? У обоих глухой, у Охотника звонкий, мелодичный. И лицо страдальца. Светлая тонкая кожа. Я привык начинать с десерта.

Без руки трудно разжечь огонь, да и полученная искра все время тухла. Отец поднял тонкий меч, который до этого стоял прислоненный к столику, рассмотрел его в свете свечей.

— Следом придут Охотники. И я не уверен, что смогу защитить даже себя, не то что тебя… Тебе не кажется, что вы с братом слишком далеко зашли?

— Он мне руку отрубил и брата зарезал, а ты хочешь, чтобы я его отпустил?

— А не за что было? — скучающе спросил отец. Пламя разгорелось наконец.