След молнии - [33]

– Магдалена! – Койот вскакивает с кресла.

Я вздрагиваю от взрыва ярости, вырывающейся из его тела. На мгновение претенциозность западного джентльмена слабеет, и я вижу под фасадом его истинный облик: косматую серо-коричневую морду, тусклые желтые глаза, рот, полный зубов, предназначенных для раздирания падали. Его сущность – пугающая и неестественная – начинает заполнять всю мою комнату, и я снова чувствую себя, как та четырнадцатилетняя девочка у костра, впервые столкнувшаяся с бикъэайе’йи.

Впрочем, он быстро приходит в себя, уменьшаясь до человеческих размеров и укрепляя нацепленную на себя иллюзию. С вымученным достоинством снова усаживается в мое кресло.

Одной ногой, обутой в сапог, он толкает мне по полу сумку. Она старомодная – в форме пятигранного мешка из ковровой ткани с латунными застежками и прочими атрибутами старины, но материал, из которого она сшита, – не совсем обычный. Он темно-дымчатый и, кажется, двигается в сгущающейся темноте комнаты. До этого момента я не замечала сумки, вполне возможно, ее вообще там не было. Как бы то ни было, я включаю настольную лампу рядом с собой и заглядываю внутрь.

– Что это?

Я вытаскиваю пять колец с перьями, каждое около фута[50] шириной. Они не тяжелые и не то чтобы легкие, но идеально подходят по весу моей руке. Каждое покрыто пухом – словно их валяли сначала в перьях птенцов, затем окунали в краски разного цвета: черную, синюю, желтую, белую. Последнее кольцо – плотный вихрь из разноцветных перьев, испещренный чешуйками сверкающей слюды. Ничего подобного я никогда не видела. Эти красивые штуки явно священны и определенно могущественны.

– Это наайее атс’ос[51], – поясняет Ма’йи. – Они помогут тебе справиться с задачей.

Я ломаю голову, вспоминая истории или легенды, в которых фигурировали бы кольца, но тщетно. Впрочем, цвета колец кое на что намекают.

– Это кольца сторон света, верно? Восток – белый, юг – синий, запад – желтый, а север – черный. И вот этот, – говорю я, вертя в руке разноцветный. Все цвета, все направления. – Где ты их взял?

– Где взял – там уже нет.

Я распознаю уловку в его ответе.

– Ты не хочешь об этом рассказывать?

– Их происхождение не имеет никакого значения. Сосредоточься на том, что они делают, а не откуда взялись.

– Хорошо. Ну и что же они делают?

– Тебе знакома легенда о Первом Мужчине и Первой Женщине?

– Очень приблизительно.

– Вижу, Нейзгани пренебрегал твоим образованием так же, как пренебрегал твоей постелью. – Он поднимает руку, чтобы сдержать мой протест. – Я расскажу тебе историю, Магдалена, если будешь слушать.

Он делает паузу, не опуская руки. Ждет до тех пор, пока я не киваю.

– С давних пор рассказывают, что Первый Мужчина и Первая Женщина были сделаны из кукурузных початков. Первый Мужчина – из белой кукурузы, Первая Женщина – из желтой. Их обтянули мягкой оленьей кожей, затем Нильх'и[52] дунул на них, подарив жизнь. Именно дыхание Нильх'и сделало их людьми – точно так же, как делает человеком тебя.

– Я не…

– Нильх'и – это священный ветер. Даритель жизни. Я хочу, чтобы ты отправилась в Каньон-де-Шей и с помощью этих колец принесла мне дыхание Нильх'и.

– О… – Я делаю паузу. – Всего лишь?

– Ага, – улыбается он, потакая моему сарказму. – Приемлемый заказ для человека с твоими талантами.

Я уже почти смеюсь, больше удивленная, чем раздраженная.

– Он же бог, Ма’йи. Я не смогу поймать бога. Я же всего лишь…

– Убийца чудовищ? – Он щелкает зубами. – Я не прошу тебя его ловить. Только его дыхание. – Он хлопает в ладоши. – Ну же, Магдалена. Куда делась твоя жажда приключений? Твой интерес к трудным вызовам?

– Представим, что я отвечу «да». Чем ты мне за это заплатишь?

– Ну… – Он улыбается. Тонкие губы кривятся по краям, но глаза остаются холодными. – А чего желает твое сердце, Магдалена? Что ты хотела бы получить больше всего на свете? – Он смотрит в окно, затем снова на меня. – Я могу заставить красивого парня в твоей машине безумно в тебя влюбиться.

– Нет.

Он театрально похлопывает себя по подбородку.

– Жаль, очень жаль. Что ж, дай подумать… А не хотела бы ты снова увидеть Нейзгани? Я мог бы это устроить.

Мое сердце начинает биться чаще, но я не могу доверять пройдохе ни в чем, что касается Нейзгани.

– Нет, – говорю я, но отказ слетает с губ слишком поспешно, и Ма’йи это замечает.

Он пожимает плечами.

– Что ж. Тогда остается только девочка.

Я откидываюсь назад в глубоком удивлении. Он что, намекает на Атти?

– Какая еще девочка?

Он наклоняется ко мне и почти шепчет:

– Такое чудовище…

Желудок проваливается куда-то к ногам, а горло сжимается. Он намекает на меня? Но откуда он знает, что сказал мне Нейзгани на Черном Плато? Что я сама говорила на той горе у Лукачикая? Слышать эти слова из его уст – все равно что испытывать леденящий холод.

Он поднимается с кресла и толкает себя вперед, пока лицо его не оказывается в нескольких дюймах от моего.

– Печальная истина, с которой ты не хочешь смириться, Магдалена, заключается в том, что иногда те, кого мы называем героями, являются величайшими в мире чудовищами.

Я замахиваюсь и бью кулаком прежде, чем успеваю понять, что делаю. Но кулак прорезает только воздух, поскольку место, где еще недавно стоял Ма'йи, теперь пусто. Он снова сидит в кресле, но я уже вскакиваю на разделяющий нас кофейный столик и вдруг слышу, как открывается входная дверь. Не обращая на это никакого внимания, я бросаюсь всем телом на Койота и пытаюсь дотянуться руками до его горла. Но его там нет, и я врезаюсь больным плечом в место, где он только что сидел. Кресло падает вместе со мной. Я грохаюсь на пол, вне себя от ярости. Пытаюсь встать на колени, но ноги запутались в этой чертовой синей скатерти, и я снова падаю – в этот раз на задницу. Бьюсь тем же плечом о край чертового стола. Наконец я перестаю трепыхаться и ору: