Папа был совсем зеленый.
— Нет, — сказал он. — Я остаюсь у старика — это дело решенное, а вот насчет тебя надо подумать. Они же через пять дней назад пойдут — и зайдут за мной… Да ты вот, оказывается, и качку хорошо переносишь.
— Все равно, я с тобой хочу. Ну, не убьем медведя, какая разница. А мне с тобой надо. И мама говорила…
— Это ты брось, не глупи, — сказал папа. — Что же — ты все время за мои штаны держаться будешь? Радоваться бы должен, что я тебе самостоятельность даю. Мама бы никогда одного не отпустила.
Это-то уж верно. Такой номер никогда бы при маме не прошел. А может, и правда остаться?
В кубрик постучали. Всунулась голова Гены.
— Завтракать, — сказал он и улыбнулся.
Тут только я понял, как хочу есть! Я вылетел из койки, а папа только глаза рукой закрыл.
— Пап, завтракать.
— Нет. Ты уж там за двоих.
Так я его и не уговорил.
В кают-компании уже сидели все: капитан, боцман, тетя Матрена и механик дядя Миша.
Сначала про тетю Матрену. У нее коричневое плоское лицо, она курит трубку и ходит в ватнике, как мужчина. Родственники у нее живут на севере Байкала, они буряты охотники. Тетя Матрена — научный сотрудник. На корме катера стоит кривая железная стойка, с нее свисает вниз на блоке блестящая трубка с делениями. Мы иногда останавливаемся посреди Байкала и опускаем на полкилометра вниз эту трубку, а потом лебедкой вытягиваем обратно. Тетя Матрена сливает воду из трубки в баночку и ставит баночку в ящик с ячейками. И еще какую-то ампулку вынимает, и стеклышко, и отвинчивает снизу крышечку, и оттуда что-то достает. В общем, один раз опускаем, а потом тетя Матрена полтора часа сортирует. И так через каждые пятьдесят километров.
Я спросил ее, зачем это она делает. Она тогда трубку курила. Ждал, ждал — не отвечает. Думал, она забыла. А когда уже перестал ждать, тетя Матрена и говорит:
— Это делается для того, чтобы точно оценить работу очистительных сооружений целлюлозных комбинатов.
Я с тетей Матреной до тех пор не говорил и голоса ее не слышал, ну и думал, что она что-нибудь ответит, вроде Дерсу Узалы: «Твоя моя не понимай». Я сказал потом об этом папе, а он мне и говорит:
— Да ты что, братец! Матрена Аслановна — кандидат, почти доктор. По ее методике многие наши не только озероведы, но и океанологи работают. И, кстати, катер делает свой рейс именно для ее научной работы. Так что ты, того, не показывай свою серость.
Еще в кают-компании был дядя Миша, механик. Он, как обычно, молчал. Я поздоровался, и все со мной тоже поздоровались.
Говорили, кажется, о том, как бы не делать один из замеров, который сейчас следовал для работы тети Матрены. Мол, уже задерживаемся, и вот непогода идет, так, может, и не стоит ради одной точки уходить снова километров на сорок от берега? Полдня, мол, угробим. Говорил, в основном, боцман.
— Ну как, Мотя, убедил?
Тетя Матрена, как всегда, долго молчала. Я уже к этому привык.
— Отсутствие данной точки на графике может существенно ухудшить убедительность его, так как откроет возможность слишком произвольной корреляции, — произнесла наконец она.
— Постой, Мотя, — сказал Николай Никитич. — Ну, ляд с ним, с этим графиком. На обратном пути зайдем, кинем пробник. А сейчас же нам надо обратно возвращаться.
Тетя Матрена молчала.
— Раз надо, значит, надо, — сказал капитан. — Все.
Он, по-моему, тоже надеялся, что тетя Матрена согласится. Но то, что она не согласилась, ему нравилось еще больше. И мне, пожалуй, тоже.
Никитич теперь повернулся ко мне.
— А… — сказал он. — А мы с Дмитрием Александровичем еще сегодня не виделись!
— Я здоровался.
— Да, да, вспоминаю. Как спали, Дмитрий Александрович?
Как спал? Как всегда, так и сейчас.
— А где же папа ваш?
— Он не хочет есть, — сказал я.
— Не хочет? Ах ты господи… Уж не укачало ли его?
— Нет, — сказал я. — Он и дома так — день ест, день не ест.
Какао Гена налил мне в ту самую кружку. Доверху.
— Иван Михалыч, — сказал я, впервые назвав капитана прямо, — вот папа сегодня на берегу останется, у знакомого… А мне говорит, чтобы я…
— О чем разговор! — сказал Гена, который как раз в это время принес еще чайник какао. — Ну, о чем тут говорить? Пойдешь с нами, омуля в Чивыркуе половим. Так ведь, Иван Михайлович?
— Дмитрий Александрович, да что вы! Самое интересное впереди! Три точки снимем, — Никитич глянул на тетю Матрену, — а потом двое суток — свободны. Остановимся, в лес пойдем — грибы, кедровые шишки…
— Нерпу посмотрим, — сказал капитан.
— Хочешь — дизель будем ремонтировать? — спросил молчун дядя Миша.
— Оставайся, — сказала тетя Матрена.
А катер все било, все качало. Я намазал кусок хлеба маслом для папы, на всякий случай, и пошел в наш кубрик.
Папа разбирал ружье… Не думал я все же, что он такой упорный. Ведь ясно, что не найдут они медведя.
— Ну как, Митя? — спросил он. — Что ты решил?
— Если ты не возражаешь, пап, я останусь.
— Вот и хорошо. А не знаешь, скоро ли под берег встанем?
— Наверно, скоро, — сказал я, хотя мы ради точки на графике тети Матрены шли в открытый Байкал. Нас все больше раскачивало.
— Матросу Белякову-младшему прибыть на рулевую вахту! — приказал динамик.
— Папа, ты прости, — сказал я. — Я бы с тобой посидел…
