Славен город Полоцк - [89]

Но и этот довод не повлиял на решение пана Гонсевского.

— Миритесь с Иосафатом, — посоветовал магнат. — Он пастырь, вы его овцы.

— И мы не овцы, и он не пастырь, — ответил Петр Васильевич.

В городе стало мало хлеба, народ был недоволен.

Перед дворцом епископа и на путях его поездок собирались толпы горожан всех вероисповеданий. Люди кричали:

— Владыка, накорми нас!

Более решительные добавляли: «Владыка, убирайся вон!» «Ты привел на нас голод!» «Ты не владыка, ты посланец смерти».

Нашлись и насмешники: «Веди нас в царствие небесное, только иди сам впереди».

Вскоре к Петру Васильевичу пришел Мирон, рассказал, что его друг, служивший у Иосафата писцом, снял копию письма Иосафата к королю. Иосафат жаловался, что граждане Полоцка и Витебска преследуют его за радение папе Римскому. Поэтому он, Кунцевич, покорнейше испрашивает у его Величества короля дозволения «жечь, топить и вешать православных».

— И что теперь делать? — спросил потрясенный Петр Васильевич.

— Хочу прочитать письмо народу.

— Но тебя схватят... Епископ замучает тебя! — испуганно воскликнул Петр Васильевич.

— Замучает?.. А тысячи людей он голодом уморит — этого не боишься? Да ты не беспокойся, не я читать буду, народ сам прочитает. Завтра утром это письмо будет висеть на воротах епископского дворца. Еще несколько списков люди найдут на торге, в разных местах. Изведет нас душехват, если мы его не одолеем.

— Но как одолеть такого? Что это значит? Что ты затеял?

Мирон был сумрачен, отводил глаза в сторону.

— Разве можно жить в мире с бешеной собакой? — произнес он наконец. — И прогнать никуда нельзя — в другом месте станет людей кусать. Чтобы такого извести, стоит и десять голов положить.

5

За несколько лет своего владычения Кунцевич закрыл в Полоцке двадцать семь православных церквей и часовен. Открытым оставался только храм святой Софии. В канун Юрьева дня храм был переполнен — люди пришли просить у бога перемен к лучшему. Именно этот день выбрал Кунцевич для мести непокорным горожанам.

В разгар заутрени распахнулись все входы в храм и в каждой двери появилось по пятеро солдат. Они сняли пищали, навели их на народ. От главного входа к амвону прошел чиновник консистории. За ним шли два солдата, тоже с пищалями наготове. Люди еще ничего не поняли, многие оставались на коленях, продолжали бить поклоны, а чиновник уже развернул пергамент и стал громко выкрикивать:

«По представлению его преосвященства епископа полоцкого Иосафата Кунцевича сохранившиеся в княжестве доныне православные храмы, ставшие средоточием всякого неповиновения и служащие вообще целям объединения всех враждебных короне сил, а именно: храмы в Полоцке, Витебске, Могилеве и Орше повелением его Величества короля передаются власти архиепископа».

Указ был подписан Сапегой, канцлером княжества Литовского.

Кто знает, может быть, Иосафат нарочно выбрал для объявления указа этот день, надеясь вызвать молящихся на сопротивление. Тогда он получил бы повод к той кровавой расправе над ними, о которой мечтал. Но сопротивления в храме не последовало. Люди хорошо знали, что проливать кровь в храме, даже браниться — величайший грех. Они покорно вышли во двор. Солдаты остались в храме.

Люди не расходились, взволнованно обсуждали событие.

На паперть вскочил молодой кузнец, размахивая шапкой, крикнул:

— Люди! А чего испугались? Сжечь бы нечестивый пергамент да праведный составить.

— Глуп ты, Тимоха, — отозвался кто-то в толпе. — За пергаментом-то Кунцевич таится.

— А за ним Сапега, — подхватил другой голос.

— А за ним король!

— А за ним сам папа!

— А за всеми — сатана!

Последнее выкрикнул изможденный крестьянин из предместья, у которого вчера за долги отняли дом.

— Будем ли молчать? — продолжал он. — Будем ли плакать? Будем ли одного за одним детей хоронить? В кабалу себя отдавать? Или что делать будем?

И все, кто слушал его, понимали, что крестьянин-то знает, что делать, да робеет сказать. Тогда с разных сторон стали ему помогать:

— Юрьев день завтра, день свободы для холопов!

— От бога день, пергаментом его не застишь.

— А для очищения от нечисти бог создал огонь! Когда огонь зажигают? Ночью!

Молодой кузнец своим голосом снова заглушил все голоса:

— Есть и постарше серед нас, пускай скажут! — И он спрыгнул с паперти.

Многие стали оглядываться на Петра Васильевича. Он был здесь едва ли не старейшим. Взоры ли окружающих подтолкнули его, или внутренняя сила повела — этого он не знал и сам, но решительно взошел на паперть.

— Не послушается Иосафат, если просить его станем...

Голос у него оказался слишком тихим, никто почти не расслышал его слов. И вдруг рядом с ним оказался Мирон, крикнул, подняв руку:

— Братья! Слабое у Петра Васильевича горло, так я помогу: что он скажет, то повторю. Слушайте же все!..

Люди затихали, сдвигались плотнее.

— Снова настали черные дни, — говорил Мирон. — Уже видели у себя и чуму, и голод, и крыжаков папы римского... А в чем виноваты? Что обычаям отцов привержены и языку родному? Нет в том греха. Жил серед нас муж великий Франциск Скарина. «Библию руску», им выложену, у многих в руках вижу. Для чего же он старался, как не для того, чтобы нам удобно и понятно было молиться и деток родному языку учить? Не нужны нам латинские катехизисы и требники, своим разумом сами можем понять, что справедливо, а что несправедливо.