Славен город Полоцк - [90]

Петр Васильевич сразу понял, для чего Мирон начал свою речь от его, Полочанина, имени, — чтобы заставить слушать себя. «Отлично, мой Мирон, отлично», — время от времени шептал он и все кивал и кивал головой: пусть люди знают, что он полностью верит и доверяет Мирону.

И то, что именно так произошло, оказалось на пользу: в начале следствия эта речь именовалась «речью Полочанина». Мирона в первые дни не искали, он успел многих предупредить, увести с собою.

...Мирон торопливо перелистал книгу, которую держал, прочитал:

— «Русский народ есть народ благоразумный и благородный, ветвь ученого славянского народа, на языке которого еще в древние времена ученые мужи Кирилл и Мефодий выложили науку апостольскую...» А нас, — продолжал он, захлопнув книгу, — хотят уморить голодом, если не примем чужого языка и чужих обычаев. Будем ли молчать?

— Вопить надо, пока не падут стены Иерихонские, — взвизгнул кто-то.

— Духу не хватит, либо выскочит кила, — осадили его сразу. — Молчи!

Мирон поднял руку. Когда восстановилась тишина, он продолжал:

— Советует Петр Васильевич сделать так, как в Витебске сделали: соберем деньги на деревянный балаган и в нем будем молиться. Такого отнимать не станут, а отнимут — другой поставим. Деньги же Петру Васильевичу несите, если доверяете.

— Доверяем!

Именно последние фразы, произнесенные Мироном от имени Петра Васильевича, запомнил Никандр, который вышел из церкви позже остальных — он там совещался с чиновниками консистории. Эти-то слова обвинение именовало «призывом к неповиновению».

— Вы призывали вносить деньги на балаганы, зная, что владыка будет этим недоволен? — спросил пан Гонсевский Полочанина.

— Я, — коротко отвечал он.

— Вы первый крикнули: «Да проклят будет Иосафат-душехват» или стоявший рядом с вами Мирон?

— Я, — отозвался Петр Васильевич, хотя эти слова были действительно произнесены Мироном и подхвачены толпой.

— И там же, во дворе, вы стали собирать деньги на балаганы, не так ли? Потом кто-то прибежал, крикнул, что владыка выехал в Витебск, и многие ваши люди — кто на подводах, а кто верхом — поскакали вдогонку. Мирон или вы посоветовали это?

— Ни я, ни он, — спокойно отвечал Полочанин. — Люди сами побежали, очень лют был епископ.

Да, пан Гонсевский не мог в душе не признать своей неудачи: его выбор владыки оказался несчастливым. Одного качества не хватало Кунцевичу, чтобы быть идеальным епископом: хитрости, умения скрывать свою ненависть под кроткой улыбкой. Ныне такие слуги господни уже не годятся, век тевтонской прямоты проходит, все сплоченней становится быдло, все настойчивей требует себе каких-то прав, будто их отцы или деды обладали этими правами...

Чтение обвинительного заключения подходило к концу.

Утром в Юрьев день года 1623-го в Витебске на площади перед церковью Пречистой Богородицы собралось много крестьян из окрестных деревень, чтобы просить у настоятеля церкви заступничества перед своими помещиками. К ним примкнули ремесленники города, чтобы пожаловаться на свою бедность.

В это-то время на площади остановилась коляска владыки. Кони были взмылены, тяжело дышали — около ста верст с коротким отдыхом проскакали они за ночь, увозя епископа от разъяренных полочан. Из коляски вышел Иосафат, направился к храму. Люди кланялись ему, ловили его взгляд. Он ни на кого не глядел, не отвечал на поклоны. Тогда толпа перед ним сомкнулась, закрыла проход к церкви.

— Накорми нас, владыка! — раздались те же выкрики, что и в Полоцке. — Возврати нам храмы!.. Не желаем идти в латинство!

Ничего не ответил епископ. Из переулка, ведущего на Полоцкую дорогу, выскочила группа верховых — полочане догнали епископа.

— Держи душехвата, бий его! — крикнул один из всадников.

Стоявший в толпе земский писарь Лев Гурка, молчаливый, скромный человек, неожиданно бросился на епископа с кулаками, крича:

— Ты есть посланец сатаны!

Его слова были подхвачены толпой, и даже сам витебский городничий, в этот момент подходивший к церкви, подтвердил:

— Сатана он, верно!

Так ничего и не успел промолвить Иосафат. Десятки рук вцепились в него, сотни голосов проклинали его, тысячи людей радовались его гибели.

Даже мертвый, он вызывал к себе такую же ненависть, как и живой.

И люди поволокли его тело к обрыву, сбросили в Двину.

Тем временем толпа разгромила дворец, в котором епископ жил во время своих приездов в Витебск. В амбарах и кладовых было много зерна, муки, окороков, масла и разной снеди. В комнатах нашлось немало разных тканей и драгоценностей. Не один голодный человек поел в тот день досыта, и не один человек возрадовался, увидев, наконец, пламя над епископским дворцом.

Да была радость короткой.

Как только весть о расправе над епископом дошла до Полоцка, власти начали хватать людей — всех, кто попадался под руку.

...Вечером к Петру Васильевичу пришел Мирон, посоветовал скрыться.

— Надо же кому-то и оставаться, — ответил Петр Васильевич. — Если все уйдут, схватят невиновных, кто-нибудь да пострадает. Нет, стар уж я уходить, а вы молоды... Будьте счастливы, мои дети!..

Он крепко обнял Мирона, трижды расцеловался с ним, догадываясь, что больше они не встретятся...