Славен город Полоцк - [53]

— А для чего стараемся?.. Черт с ним, с твоим святым словом!..

В тот же день Мефодий был зван к игумену.

— Есть бог в твоей душе или нет? — тихим невнятным голосом спросил настоятель, вытирая ладонью слезящиеся глаза. — Почему не стараешься?

Лет сорок пять, а может быть и полвека, провел игумен в этой обители, где начал свой путь с послушника. А какая польза от всей его жизни? Неужели книги для того лишь переписываются, чтобы их точила моль? Мефодию вдруг стало душно в просторной келье настоятеля, будто была она тоже склепом. Он перекрестился на стоявшее на столе распятие и громко, потому что настоятель был глуховат, ответил:

— Есть бог, есть... Да книга-то не священная, размышления некоего Данилы.

— А все равно! Как смеешь переписывать неточно?

— Для людей книга писана. Бог, думаю, не обидится.

Это были кощунственные слова, игумен уронил голову, что-то простонал.

Монаху всегда надлежит быть смиренным, невозмутимым, бесстрастным. Он не должен никого любить, не должен никого ненавидеть или презирать, дабы не отвлекать себя от единственной достойной цели — служения богу. И Мефодий со времени своего пострижения никого не любил, никого не презирал, а лишь чтил, как положено, старших. Но вот он почувствовал презрение к своему игумену и уже не мог молчать, как требовал монастырский устав.

— Не богу, а людям нужны книги. Ради того и сподобились грамоту познать. Богу и без книг все ведомо.

Игумен вздрогнул, выпрямился.

— Славы ищешь? Людям служить хочешь, а не всевышнему, — проговорил он огорченно. — А при пострижении посвящал себя кому — забыл?

Нет, не забыл Мефодий своих тогдашних обетов и клятв. Да уж не тот он человек, не подросток несмышленый. Тогда невразумлен был, сейчас дошел до истины: если бог всемогущ, то не нужна ему служба человека. Служить не богу нужно, а людям. И Мефодий говорит:

— Когда давал обет, верил, что найду в сей обители правду. Разве для того предназначено нам жить, чтобы себя только спасать? Школу хотя бы открыли при монастыре.

— Для чего живем, то лишь богу ведомо, — возразил старец и, раскрыв книгу, ту самую, при переписывании которой Мефодий допустил ошибку, прочитал:

«Многие, отойдя от мира в иночество, вновь возвращаются на мирское житие, точно песь на свою блевотину, и на мирское хождение. Обходят села и домы славных мира сего, как псы ласкосердые».

Это место Мефодий хорошо запомнил. Когда игумен остановился, он продолжал наизусть:

«Где свадьбы и пиры, там черьнцы и черницы, и беззаконие. Имеет на себе ангельский образ, а обычаем похабен».

— Не про тебя писано? — спросил игумен, когда Мефодий договорил.

— Не про меня.

Мефодий вспомнил монаха, завлекшего его сюда, но не стал его называть. Был рад, что игумен первым произнес слова о возвращении на мирское житие. Теперь легче просить об этом. И Мефодий говорит:

— Дай мне, святой отец, должность, чтобы быть среди мирян.

— От бога ради мира отходишь?

— Хочу богу служить среди людей, а людям служить, как бог повелел.

— Да будет так, — согласился игумен. — Велено князем строить в Полоцке святой дом. Работных людей от наших весей сотню берут. Иди с ними. Будут и язычники там. Гляди же, чтобы они христиан в соблазн не вводили. А клобука не снимай.

Последнее означало, что Мефодий остается монахом. За ним сохранялось право приходить в монастырь молиться, ночевать. По окончании строительства он должен будет возвратиться к своим обязанностям инока.

...На строительство согнали свыше пятисот язычников и около двухсот христиан. Язычники были менее умелы, более простодушны и доверчивы. Мефодия назначили надсмотрщиком над ними, и эта роль скоро стала для него невыносимой. Он не мог покрикивать на людей, когда видел, что они выбиваются из сил, и не мог мириться с тем, что их обманывали. В особенности оскорбляло его то, что язычникам поручали самую тяжелую и невыгодную работу.

— Так повелел Гастольд, — ответил главный надзиратель, которому Мефодий однажды высказал свою обиду.

— Почему язычникам платите меньше, почему хуже кормите их?

— Так повелел Гастольд.

— «Не укради!» — напомнил Мефодий евангельскую заповедь. — А мы обманываем на каждом шагу и язычников, и христиан.

— Обманывать язычников не почитается за грех, спросите хотя бы вашего игумена. А христиан обманываем, конечно, по ошибке: в суете не всегда разберешь — кто наш, кто не наш.

— Все наши, кто тут работает.

Но надзиратель возразил:

— Наши работные люди делятся на язычников и христиан — так повелел Гастольд.

— А нужно бы делить людей не по вере, а по совести: у кого она есть и у кого — нет.

Но на все доводы Мефодию отвечали: «Гастольд». В этом имени собралось все злое, все бесчестное, что в изобилии творилось вокруг. Наконец Мефодий отказался быть надсмотрщиком.

Он стал работать наравне со всеми. Копал землю, замешивал глину, гасил известь, просеивал песок, помогал класть кирпичи. В одном деле Мефодий оказался незаменимым: он искусно готовил формы для барельефов — выпуклых изваяний на плоскости стен — и сам выдавливал их на сырой штукатурке. Но от полагавшихся ему за это привилегий он отказался и, как остальные, работал от темна до темна, ночевал в тесных землянках, которые были сооружены для рабочих недалеко от стройки, питался той же скудной и грубой пищей, что давалась всем.