Славен город Полоцк - [51]

Но вот это удивительное письмо Гастольда камнем свалилось на душу Мефодия, всколыхнуло ее до тех глубин, которых не могли потревожить никакие события в монастыре. Он вспомнил свое безрадостное детство, вспомнил отца, в своих молитвах неизменно просившего у бога «погибели супостатам и долгих лет князю Московскому». Тогда Мефодий не понимал, а теперь до него дошел смысл отцовских молитв: Москва собирала воедино земли Руси, а Великий князь Литовский и вельможа Гастольд противились этому. Удивительно, что в монастыре ему никогда не приходилось слышать об этом: о Москве там говорили реже, чем о далеком Иерусалиме.

И разве не подобен Гастольд местным боярам Ратиборам, чьи люди убили мать Мефодия?

Письмо Гастольда словно распахнуло перед Мефодием двери в тот мир, из которого он когда-то убежал, и в нем шевельнулся соблазн хотя бы на короткое время вернуться в него, на свое старое место, вернуться просвещенным вот этим Гастольдовым письмом, дабы глянуть, что изменилось там за долгие годы его отсутствия. Хорошо бы встретиться с Гастольдом, с Ратиборами, поспорить с ними, высказать им то, о чем умирающая мать просила его никогда не говорить. Что ж, она умерла давно, Мефодий был тогда неразумен...

Мефодий еще раз глянул на Гастольдов пергамент. Все аккуратные буквы и завитушки на нем, все длинные и короткие предложения, все вопросы и восклицания слились для него в единственную фразу: «Оставь монастырь, вернись в мир, вернись к людям».

И он протянул письмо князю.

— Скажи, монах, — внезапно произнес князь, — за чью победу станешь молиться, если еще раз начнется война между нашей Литвой и Московским княжеством?

— Монастыри стоят осторонь таких дел, — заученно ответил Мефодий, но подумав, поправился: — Молиться буду, дабы война не начиналась, князь. Не нужна людям война.

— Так-то лучше, — похвалил Андрей ответ. — Но вот же папа римский толкает нашего Великого князя, чью волю мы все обязаны выполнять, на новую войну против Москвы. Ты не таись, монах, за правду наказывать не стану.

— А я и не боюсь, — с достоинством промолвил Мефодий и поднялся. — Надо молиться, дабы Великий князь не внял наущениям Рима.

— Ты любишь Великого князя Ольгерда, хотя он иного племени, чем ты? — спросил Андрей напрямик.

Мефодий неопределенно покачал головой.

Разве не княжили на этой земле и варяги, и славяне, и ливонские князья? А ныне литвины княжат. Сколько раз случалось, что князь свергал князя, а люди и не знали, что у них другой господин! И никогда люди не говорили: «Ты плохой, потому что не нашего племени», а всегда говорили: «Ты плохой, потому что жесток, и много дани берешь, и людей наших от врагов не боронишь».

Мефодий и сам не заметил, как разговорился. Спохватился, когда все уже высказал. Думал, что князь будет недоволен. Но тот благосклонно спросил:

— Разве есть у тебя, служителя бога, враги на земле?

— Не про себя я говорил — про народ полоцкий.

Князь окинул взглядом широкую в плечах фигуру Мефодия, подумал, что, несмотря на легкую сутулость, монах был бы, вероятно, отличным воином, сказал:

— Ну, иди!

3

На свое письмо к Великому князю Андрей долго, зловеще долго не получал ответа. Наконец, прибыл в Полоцк сам Гастольд — правая рука Ольгерда.

— Вам неясно, князь Андрей, как поступать с теми, кто мыслит во вред великой Литве? — спросил он, усмехаясь. — Это хорошо знают патеры и ксендзы. Великий князь уже распорядился.

Андрей был огорошен.

— Я не совсем понимаю, — сказал он, хотя догадывался, о чем идет речь.

— Но ведь это так просто: княжество сильно волей Великого князя, коей ничто не должно перечить... У вас русские с язычниками дружат? Москву совместно призывают?

— Возможно, — ответил уклончиво Андрей.

— А пусть бы они ненавидели друг друга! Вспомните мудрость римлян: «Разделяй и властвуй!» Когда ваши русские и ваши язычники сцепятся на смерть, они забудут про Москву. Вы поняли, князь Андрей? И надо придумать способ, как этого достичь.

— Ну, это вряд ли разумно, — заметил Андрей, которому не нравились ни тон, ни самоуверенность Гастольда, сидевшего в светлице князя с таким видом, будто хозяин здесь он, Гастольд. И без того он на голову выше Андрея, так еще тянется куда-то вверх, глядит недовольно — вот-вот велит Андрею выйти.

— Великий князь предвидел ваши возражения, — злорадно ответил Гастольд. — Он приказал переселить сюда надежных людей.

И тут для Андрея, наконец, все прояснилось. Кто же не понимает, что ни один литовский вельможа не согласится из центра государства переехать на далекую окраину, если его не прельстить огромным земельным наделом. Коварен же Ольгерд, этот грубый и чванный солдат, коварен и подл: родного сына решил обездолить, раздать его земли разным проходимцам, нищим родственникам этого выскочки Гастольда! Острая тревога охватила Андрея, в висках беспрерывно что-то стучало, лицо наливалось жаром. Лишиться своей земли, своего богатства, своих родовых прав! Андрей понимал, что спорить бесполезно: от Ольгерда можно ожидать, что он и родного сына велит заточить.

Не было у Андрея сил для борьбы с Великим князем. Расположенное к своему князю местное население — православные и язычники — могло, в лучшем случае, ненадолго спрятать его от розыска Ольгерда, если бы до того дошло. Впрочем, Андрей не был уверен, что местные бояре не выдадут его. Но земля — как отстоять свою землю? Какое было бы счастье для Андрея, если бы Полоцкая земля воссоединилась с Москвой!