Славен город Полоцк - [55]

Андрея забавлял стремянный, разговаривавший с ним таким тоном, каким дома разговаривал бы с ровесником пастушонком.

— А кто работать за них будет?

— Я.

Князь улыбнулся.

— Ты хочешь отомстить своему князю за отца и лишить его лучшего стремянного? Чем же князь провинился перед тобой?

— Князя я люблю и не хочу его огорчать. Но иначе я просить не могу. Если меня одного мало, то пусть еще пятьдесят твоих слуг идут сюда — конюхи, егеря, дворецкие, ключники и иные.

— Этими стариками я не смогу заменить моих конюхов и егерей.

— Но разве это справедливо — строить храм насилием? — Гневная тень пробежала по лицу Антонки. — Кому он нужен? Пусть боги пошлют на него гром и молнию!..

— Ну, не злобствуй, — добродушно сказал князь. — Узнай, сколько долгу на твоем отце, и я дам тебе денег, чтобы выкупить его.

— А остальные пятьдесят стариков?

— Разве и они твои отцы?

— Нет. Но они тоже не по своей воле здесь, и моему будет стыдно перед ними. Он сказал, что не уйдет один.

— Твой отец умнее тебя, Антонка. Запомни это и уважай его.

6

И вот здание почти закончено — завершались отделочные работы.

Опытные мастера — местные, иногородние и чужеземцы — рисовали фрески, высекали скульптуры, поднимали купола, подбирали мозаику витражей.

Мефодий многому научился при них. Ныне он мог бы, пожалуй, исправить своего Человека. Но нужно ли это? Пусть работный человек, возводивший это здание, знает, что про него не забыли. Так лучше, чем восхвалять в этих стенах князей и вельмож.

Теперь Мефодий был свободнее. Выбрав час, он пошел бродить по дворцу, высматривать место для своей статуи Человека. Впервые ему представилась возможность неторопливо пройтись тут посторонним зрителем, вникнуть в замысел творения и оценить его исполнение.

Храм был великолепен. Но что-то в нем и настораживало. Нужна ли вся эта роскошь? Что-то получилось не то, что Мефодий представлял себе и что ожидал увидеть.

Великолепие сковывало. В прошлом Мефодию случалось не раз бывать в местных церквах. Там люди с радостью встречались, прощали друг другу обиды, делились горестями и заботами.

Здесь все было по-иному. Два ряда столпов отсекали от трапезной боковые пространства, полные густого мрака. Он струился между столпами, словно пытаясь закрыть от вошедшего и изображения на стенах, и лица рядом стоящих людей. И все линии в здании указывали вверх — контуры окон и резьба на дверях, ребра каменных колонн и персты святых. Они не радовались приходу человека, а встречали его суровым осуждением, как бы зная заранее, что он грешен и недостоин находиться тут; они не благословляли, не желали удачи в делах, а призывали отрешиться от всего земного и помнить только о небесном.

Повинуясь этим настойчиво повторяемым призывам, люди будут покорно устремлять свои взоры вверх, в жутковатую мглу, полную таинственной темной и страшной силы, витающей над ними, стерегущей каждый их шаг, каждую мысль, каждое слово, угрожающей им неотступно, словно черный коршун беспомощным цыплятам.

Страшно одиноким, забытым и ничтожным будет чувствовать себя здесь человек. Он должен будет забывать, что он жив, что рядом есть еще люди. Он должен будет подавить все свои страсти, отречься от всех побуждений, привязанностей, желаний, смирить все чувства, кроме одного — трепетного страха перед Всемогущим и упования на его жалость к ничтожному рабу. Человек, ищущий в этом храме поддержки себе, вошедший с надеждой, выйдет отсюда подавленным.

Нет, образ не такого дворца вынашивал Мефодий в годы своей работы здесь. В этом огромном здании с множеством ниш, простенков, колонн не было места для его Человека...

Пока Мефодий стоял так, размышляя, в трапезную через Северные врата вошли два человека. На том, что шел впереди, были роскошные одежды из черного и красного бархата, шитые золотом и серебром, сафьяновые сапожки в серебряных узорах. Ножны его меча были усыпаны драгоценными камнями. Но ни роскошь одежд, ни сияние бесчисленных драгоценностей не могли прибавить и крупицы света его темному лицу. Оно казалось каменным, источало презрение к людям. Спутником этого человека был князь Андрей.

Князь тихо сказал что-то вельможе, указывая глазами на Мефодия.

— Подойди сюда, монах, — окликнул тот, и голос его оказался высокомерным и неприятным, под стать лицу. — Мне говорят, что ты один из искуснейших мастеров-строителей. Доволен ты этим храмом?

— Доволен, господин, — машинально ответил Мефодий. — Но не все мне здесь ясно, если позволите говорить.

— Ну-ну, говори!

И Мефодий рассказал о своих сомнениях. В жалкую деревянную церковь, говорил он, в любой день мог зайти со своими нуждами любой человек — и смерд, и купчина, и ремесленник. Они шли сюда и по дороге на торг, и перед длительной поездкой, и перед тем, как приниматься за новое дело, и после его завершения, в горе и в радости. Они приходили не столько, чтобы помолиться, сколько для того, чтобы повидаться с людьми, посоветоваться, узнать новости. А здесь человек должен будет чувствовать себя, вероятно, подавленным.

— Подавленным? — усмехнулся вельможа. — Это действительно плохо. Надо, чтобы те, о ком ты беспокоишься, чувствовали себя раздавленными.