Славен город Полоцк - [48]
В тот же день возобновилась война.
К исходу следующего дня были взяты Гольм и Икскуль. Немецкий гарнизон Риги не мог бы выдержать длительной осады. Увидев непреклонность полочан, Альберт выслал парламентеров. Он согласился признать себя вассалом князя полоцкого и платить дань Владимиру, пропускать в море русские торговые суда...
Так закончилась первая в истории попытка немецких рыцарей через Полоцкую землю проложить себе дорогу на Русь. И долго еще Полоцкая земля, сплоченная князем Владимиром Полоцким, успешно противостояла их натиску, оставаясь передовым постом Руси «белой» — Руси непокоренной.
Век четырнадцатый. ГОРОД В НЕВОЛЕ
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
К. Ф. Рылеев
На невысоком холме над Полотой, отделенном от посада сосновым перелеском, раскинулась усадьба Ратиборова монастыря. Имя свое он получил в память некоего боярина, якобы сложившего голову в битве с первыми меченосцами. Легенда о его подвигах передавалась потомками из поколения в поколение, но кому из полочан — ремесленников и крестьян — доводилось ее слышать, тот немало удивлялся. Ибо все нынешние Ратиборы были алчны, жестоки и бесчестны. Неужели предком такого выводка жадин мог быть святой человек?
Не верил этому и Мефодий — инок-переписчик. Но много лет тому, когда Мефодий жил еще в миру и звался Васильком, его умирающая мать взяла с него клятву не спорить с боярами и со слугами князя, послушно вносить свою дань, чтить, кого положено чтить, и не мстить своим обидчикам...
Умирала мать потому, что была побита из-за его, Мефодия, строптивости. Когда явились сборщики дани, — а в доме было пусто, хоть шаром покати, — он встретил их недобрыми словами. Они накинулись на него с дрекольем, да заслонила мать. Первый и самый горячий гнев пал на нее, хотя и ему досталось. И вот он ее похоронил, одолжив у соседей, чтобы расплатиться с попом, а отдавать было не из чего...
Тут, в монастыре, Мефодий был свободен от дани, от власти бояр, от кривды княжеских слуг.
...Мефодий дописал последнюю страницу, посыпал ее сухим песком. Год с лихвою переписывал он эту книгу. Как ни старался, а больше четырех-пяти страниц за двенадцать часов переписать не успевал. Много времени отнимало выведение надстрочных знаков — титлов; заставки он тоже рисовал сам. Умение рисовать было редкостным даром, для Мефодия же оно стало проклятием: отец- книжник принуждал его рисовать наиболее сложные заставки ко всем книгам, изготовлявшимся в монастыре. А всего здесь трудилось десять переписчиков.
Мефодий полистал книгу-образец, подумал, что сделанную им копию отец-книжник выменяет, пожалуй, на четыре коровы, а то и на пять: писана копия в одну руку, кириллицей, все заглавные буквы малеваны суриком. Коров-то в монастырском стойле прибавится, прибавится и работы братьям-скотникам, а что касается молока...
Скрипнула дверь, в щелке мелькнули рыжие космы отца-книжника, время от времени подглядывавшего, как трудятся переписчики. Не раз уж случалось Мефодию быть наказанным за малое старание. Мефодий неторопливо — нельзя было показывать и следа растерянности — обмакнул кисточку в пузырек с чернью, отжал ее у горлышка и левой ладонью, поставленной ребром, будто придерживая лист, заслонил кисточку от кошачьих глаз за дверью. Но дверь уже прикрылась — отец-книжник зашагал прочь. Раньше чем через час он не вернется.
Мефодий выдвинул ящик стола. Там рядом с чистыми листами пергамента, запасными кисточками и пучками перьев всегда лежала какая-нибудь посторонняя книга: их Мефодий время от времени брал у отца-книжника якобы для того, чтобы посмотреть, как в старину рисовали заставки. Даже когда во время работы приходилось выдвигать ящик по делу, Мефодий не упускал случая прочесть из книги хоть несколько строк. А теперь-то, за выгаданный час, он уж начитается!
В книге в форме ответов на вопросы при помощи цитат из библии и иных источников доказывалось, что труд — проклятие господне, наказание человеку за грехи. Мефодий давно знал все это, и все же любопытно было еще раз перечесть «ответы». Ибо Мефодий любил тот труд, который оскорблялся в книге, труд физический — ремесленный и земледельческий.
Отец и дед Мефодия всю жизнь трудились — они были мастерами-деревщиками. Из липы долбили стаканы, резали тарелки и ложки, из еловой клепки вязали бадейки. Отец Мефодия, когда оставался без работы, любил вырезывать на досках контуры разных предметов. Иногда получался домик, иногда зверь с рогами, а иногда такое, чему и названия не придумаешь. Помогая отцу, Мефодий не только перенял все, что тот умел, но еще научился резать из дерева фигурки. Повозится день с чурбашком — ан встанет из него человек: без рук, без ног, но с бородой, усами и таким смешным носом, что кто ни глянет — усмехнется.
Другого богатства, кроме ремесла, не досталось Мефодию после отца. Спасибо и на том.
Но однажды тивуны запретили добывать в лесу дерево: лес-де боярский, Ратиборов. И не стало юному Мефодию работы. Приспособился он к иному: из глины лепил забавные свистульки — фигуры дровосеков, рыбаков, монахов с длинными носами. Да на торгу обрушился на Мефодия какой-то латинский поп, кричал, что таким фигуркам поганые молятся, потоптал их ногами, пригрозил Мефодию карой.
