Славен город Полоцк - [47]

Усмехнулся Всеслав. Не было и не будет, чтобы двадцать русских князей добровольно одному подчинились. Теперь, когда у него с Альбертом замирение, он еще поглядит, что скажут Витебск, и Минск, и прочие строптивые города.

— Как бы они не сказали, что ты предатель, отец!.. Они скажут... — Владимир не заметил, как голос его сорвался на крик: — Как же ты... Как мы с такой вестью в Полоцк вернемся?

— А мы туда не поедем, в Изяслав свернем, там переждем.

И снова заговорил Феодор. Он просит разрешения съездить в Минск, Витебск и Смоленск просить тамошних князей о помощи.

— Пусть едет, пусть едет, отец! — горячо поддержал Владимир.

Всеслав молчал. Похоже было, что он колеблется.

Тогда боярин Ратибор, слегка пришпорив своего коня, выехал наперед, загородил дорогу Феодору. Все остановились.

— Прежде, чем к князю обращаться, — заговорил боярин, — не худо бы меня спросить. Я твой хозяин, ты сын моей рабыни. Я не дозволяю ехать никуда.

А Феодор полагал, что если боярин когда-либо и знал о существовании своего рабынича, то давно запамятовал. Что ж, тем хуже для него, Феодора, но тем хуже и для боярина. И он напомнил своему врагу закон:

— «По смерти хозяина его наложнице-рабе наследства не давать, но сама свободна и с детьми».

— Смерти моей ищешь? — с угрозой вымолвил боярин. — А я тебя раньше велю живота лишить.

— Не знаю, боярин, кому из нас раньше назначено умереть, — спокойно возразил Феодор. Он сделал знак остановившимся охранникам подъехать.

Это были десять преданных детин, отобранных Владимиром по его, Феодора, совету. Здесь были сын купчины Киприя, брат старосты Ако, Феодоровы друзья детства — сапожник Васько и гончар Иван, дети ремесленников и рыбаков Полоцка. Пусть они, представители гражан, плоть от плоти Полоцкого веча, решают здесь их спор.

— Один из вас продался немцам, — резко крикнул им Феодор. — Что делать станете?

Воины переглянулись, в ужасе попятились. Никто не смел ответить, да и не понимали они ничего. Они вопросительно глядели на Владимира, на князя, на боярина, только не на Феодора. Он человек худого роду, всего-навсего наставник при княжиче, переводчик. От имени кого из этих троих высокородных он произнес такие страшные слова?

Боярин нагло усмехался, вытягивая меч из ножен.

Глядя на него, Феодор вдруг вспомнил некогда сказанное владыкой: «Если придется тебе в гневе извлечь меч на человека — подумай и... опусти его». А так ли поступит боярин? Нет, разумеется... Ты неправ был, владыка, теперь это Феодору ясно. Никогда он меча не поднимал, а теперь придется. Не на человека он поднимет его — на предателя, на убийцу.

Владимир с тревогой оглянулся на отца. Лицо князя было каким-то мутным, непроницаемым. Живые мысли, только что метавшиеся в его глазах, исчезли, уступив место тупому, сонному безразличию. Похоже, что князь решил не вмешиваться в спор, предоставить противникам прибегнуть к «суду божию во поле» — сразиться на мечах, по обычаю отцов. А бог правого покажет. Но ведь Феодор не воин, мечом не владеет. А боярин в седле сидит ладно, силы у него за двоих. «За себя и за проклятого немчину», — неожиданно мелькнула мысль. Нет уж, если прибегать к полевому суду, то выполнение воли божией он, Владимир, возьмет на себя. И он стал рядом с Феодором, выхватил свой меч.

— Вот ты, — обратился между тем Феодор к одному из воинов, — ты предал немцам своих братьев и сестер, своего князя, свою землю. Какой ты кары заслужил?

— Смерти, — прошептал тот, бледнея.

— А ты как скажешь? — спросил Феодор другого.

— Так и я скажу.

— А ты?

— И я...

— Слышал приговор себе? — глухо спросил Феодор дрогнувшего боярина. — Сам себя казнишь или нам велишь?

Изменила боярину обычная наглость.

— За дерзость и поклеп тебя бы сразу покарать, да не могу с рабыничем сражаться. Дома посчитаемся...

— Не дома, тут, во поле, — крикнул возбужденный Владимир. Ненависть клокотала в нем. Он глядел на побагровевшее лицо боярина, а видел острый клюв кровожадной птицы — Альберта, чью голову необходимо срубить во что бы то ни стало.

— Княжич!.. Ратиборе! — строго крикнул князь. Но поздно. Мечи уже сверкали. Сильным ударом Владимир снес боярину голову.

— Теперь ты свободный человек, — тяжело дыша, крикнул он Феодору. — И вам спасибо, вои, справедливо осудившие изменника, — сказал он охранникам. — И Русь наша свободна от одного предателя... А ты, князь Всеслав, — внезапно обернулся Владимир к отцу, — езжай в Изяслав, как задумал, жди там, пока парод полочаны простит твою вину. Я же его не боюсь — буду с ними всеми против немцев стоять.

На его перекошенном лице, еще охваченном азартом только что закончившейся схватки, отражалось столько боли, негодования, презрения, муки, что Всеслав ничего не мог ответить. Он глядел на энергичное, суровое лицо сына и видел — уже не простодушное дитя перед ним, а умелый детина, воин, не юноша, а муж, не княжич, а князь, чья рука, вероятно, окажется тверже отцовской. И если бы спросить воинов, за кого из двоих они, то все, вероятно, предпочтут Владимира. Так нужно ли спорить?

Всеслав обнял сына, поклонился Феодору. Потребовал себе десяток охраны и поскакал перелеском, свернув с дороги.