Славен город Полоцк - [45]

7

Огорченный многочисленными неудачами, опасаясь гнева полочан, Всеслав растерялся. Не лежала у него душа к этой войне, почти всю жизнь обходился без войн, не надо было и теперь затевать.

— Каково ныне думаешь — правильно воевать пошли? — спросил он Владимира, когда понял, что никакого успеха в войне не дождаться.

В вечерних сумерках они сидели втроем у костра, в дыму которого коптилась кабанья нога. Жердиной подталкивая головни к центру, чтобы ярче горело, Владимир молчал.

Шумный стан раскинулся вокруг. Но все его звуки: чьи-то грустные воспоминания о погибшем товарище, разговоры вполголоса, оборвавшаяся тягучая песня, тюканье топоров, треск уминаемого валежника — все эти звуки казались Владимиру ненастоящими, словно во сне. А настоящее, живое было в нем самом, едкое, как этот дым, тоскливое, как плач о покойнике. Но Владимир никак не мог понять свое чувство, назвать его.

— Что молчишь, княжич?

Владимир очнулся, вскинул голову, ждал, чтобы отец повторил вопрос. И неожиданно понял, чего не хватает стану: бодрости, веры в удачу. Неужели он, Владимир, виновник этой горечи, незримо присутствующей в каждом звуке и шорохе лагеря?

Вчера, и позавчера, и все дни, предшествовавшие походу, и на протяжении недель колебаний князя Феодор уговаривал Владимира, а Владимир Всеслава: «Нельзя спускать немцам, обнаглеют — пойдут и на самый Полоцк, и дальше». Владимир хорошо запомнил эти слова своего наставника. Но почему же все идет не так, как мнилось?

— Неправильно, князь, пошли, — вместо Владимира отозвался Феодор и поднялся: разговаривать с князем даже в такой обстановке полагалось стоя.

— И верно!.. Хорошо, что хоть поздно, да поняли.

Но Феодор продолжал:

— То неправильно, что припасу мало наготовили, а теперь вот не шлют из города. Еще то неправильно, что пошли сами, не сговорившись наперед с прочими русскими князьями. И время плохо выбрали. И разведчиков плохих послали.

— Станешь воеводой — по-иному сделаешь, — недовольно оборвал его князь. — Пора домой возвращаться.

— Как возвращаться! — вырвалось у Феодора. — А немцы по пятам пойдут, и не только в Полоцк, а и на Новгород полезут, на Смоленск, на всю Русь замахнутся.

— Больно ты боязлив, — презрительно сказал Всеслав. — Не нужен Альберту наш Полоцк, а с побережья нам уж его, видно, не согнать.

— Так кто же боязлив — он или ты, князь? — подал наконец голос и Владимир, не замечая непочтительности своих слов. — Ты или мы? — повторил он, давая понять, что он с Феодором заодно.

Князь поднялся с войлока, на котором сидел. Вскочил и Владимир, спохватившись, что оскорбил отца, да еще в присутствии постороннего. Он склонил голову перед хмурым отцом, опустился на колени. Не для того, однако, чтобы просить прощения за дерзкие слова. Он сказал:

— Дозволь, княже, рассчитаться с немчиной за Кукейнос, за князя Вячко, и за людей его ратных, и за старшин ливонских. А уйдем — полезут немцы на Полоцк и на Смоленск и на всю Русь замахнутся.

Незаметно для себя Владимир заговорил словами своего наставника. Эти были мудрые слова дальновидного человека, и отныне они стали его собственными мыслями.

— Будешь князем, по-своему сделаешь, — недовольно возразил Всеслав. — А ныне слушайся меня. Утром начнем собираться.

Он круто повернулся, направился к своему шатру, белевшему среди деревьев.

К Владимиру подскочил Феодор, подал ему руку. Владимир поднялся. Только минуту длилась его растерянность. Нет-нет, князь неправ. Князь не видел, как убивали доброго и услужливого Вячко. Князь не слышал воплей заживо сжигаемых людей. Князь не видел голову Ако на серебряном блюде. И князь не заглядывал в желто- зеленоватые глаза хищной птицы с крестом на шее, именем Альберт. Но все это видел он, Владимир, и он не простит этого немцам.

«Господи, дай скорее стать князем!»

Владимир не заметил, как губы его прошептали эту страстную, страшную, кощунственную молитву.

Утром, когда сборы в обратный путь были в разгаре, в стан прискакал Ратибор. Был он утомлен, в незастегнутых портах, с всклокоченной бородой. С трудом сполз с хрипевшего коня, с трудом выпрямил затекшие ноги. Видно, скакал всю ночь и весь день, меняя коней. Недобрые вести привез испуганный боярин. Сообщил князю, отозвав его в сторонку, что все поселения к югу от Двины и вся область Торейда по наущению немцев опустошаются литвинами, которые до сих пор были дружественны полочанам. Узнав об этом, и жители Полоцка стали громко хулить князя и его верного слугу Ратибора. Недовольны гражане ходом войны, винят его, Ратибора, в измене, хотя он денно и нощно — бог тому свидетель — молился в своей домашней молельне за погибель врагов. На площади собираются гражане, спорят, так ли князь воеводит, готовят новое ополчение, а на кого — на немцев или на князя — неведомо.

— Без дружины и не являйся в город, — закончил боярин. Косясь на подходившего Владимира, боярин стал нашептывать князю верный выход из всех затруднений: надо мириться с Альбертом какой угодно ценой. Пусть немчина забирает весь берег, зато поможет против леттов и литвинов, а также против полочан.

Не очень-то доверял боярину князь, но все же не подумал, что этот жадный к жизни, трусливый человек способен умышленно преувеличивать опасность: обычное бурное вече выдавать за мятеж, а ватагу разбойников, подкупленных немцами, — за восставшие племена.