Славен город Полоцк - [32]

Вскорости все пленники были свободны от пут. Досками, вырванными из нар, они оттеснили в угол охранников, которые не очень даже сопротивлялись.

Лишь один из них упорно загораживал выход. Кто-то сзади, с улицы, накинул на него веревочную петлю и потянул ее. Охранник упал навзничь, а в дверях появился этот странный поводырь-хромец, который на этот раз стоял ровно, статно и звонким голосом выкрикивал:

— Выходи на волю, русский люд! На Глеба выходи!..

Охранники, узнав, что на князя Глеба идет сборное войско, присоединились к восставшим.

7

Войска Великого князя киевского легко овладели Дрютеском, разрушили его до основания, а заодно Минск и много соседних городов. Глебовы гриди частью разбежались, частью были перебиты. Погибли тысячи мирных жителей края, тысячи других были уведены в рабство, как взятые вместе с «богом проклятым» Глебом. Самого Глеба заточили в Киеве в темницу, где он вскоре умер.

Тем временем в низовьях Днепра, пользуясь усобицами русских князей, снова появились половецкие наездники, грабили торговые караваны, налетали на селения, охотились за «живым» товаром.

...Князь Борис только что окончил молитву, которую всегда возносил к богу по случаю счастливого пробуждения от послеобеденного сна, когда ему сообщили о прибытии боярина Якуна Ратибора. Князь торопливо провел обеими ладонями по лицу — вместо умывания, перекрестился и велел боярину войти.

Боярин явился с вестями о своем минском походе. Рассказывал подробно, откуда какие сошлись под Дрютеском воеводы и князья, во что были одеты и как вооружены, сколько каждый привел оружных людей, как неласково друг о друге отзывались и как ссорились при дележе рабов, скота, драгоценностей.

Обычно немногословный, боярин на этот раз говорил, говорил, говорил — лишь бы князь молчал. Потому что ведь может князь спросить, сколько ценностей и рабов добыл себе в том походе Якун. И хоть Якун давно научился умело обманывать князя — это было едва ли не главным его талантом, — все же лучше бы князь не проявлял ненужного любопытства.

Когда боярину показалось, что внимание князя достаточно усыплено, он неожиданно сообщил:

— Требует Великий князь Мстислав помощи от нас против шкоды половецкой.

— Требует! — недовольно пробурчал Борис. — Требует. А сколько воинов мой брат Давид, князь витебский, пошлет ему?

— Нисколько. Брат твой Давид помысел держит на тебя походом идти.

— А в Минске кто сейчас княжит вместо брата моего Глеба?

— Три его сына за стол отца спорят. Кто одолеет — одному богу ведомо.

— Так и я никого не пошлю Киеву, — заключил Борис. — Половцы от нас далеко, не достанут, а князь Давид под боком.

— Снова прогневим Великого князя, — притворяясь озабоченным, сказал боярин, в душе однако довольный решением Бориса: вести войско в Киев пришлось бы ему, Якуну.

— На мне гнев его будет, не на тебе, — отрезал князь, в который раз поправляя боярина, слишком часто забывавшего, что он не соправитель Бориса, а его слуга.

— Вестимо, князь, вестимо!.. — Боярин поклонился, шагнул к двери. Тут князь вспомнил, ради чего терпеливо выслушивал утомительные подробности о закончившейся войне.

— А мастер Иоанн жив ли? — остановил он боярина.

— Жив, привез его, — спохватился тот. — Еле отыскал. С жонкой бродил среди пепла Минска. Глядючи на развалины тамошнего храма, плакал, дурень, — улыбнулся боярин.

— Так пришли его сюда.

...Не успел Иоанн отлежаться в землянке, которую Феврония вырыла на месте их сгоревшего дома, еще не сгладились на его запястьях рубцы от ремней и не отдохнули ноги после долгой дороги, а уже вспомнил о нем князь. Иоанн знал, ради чего.

В обезлюдевшем Минске, через который лежала его дорога домой, стоя перед каменным остовом сгоревшего храма, тоже возведенного некогда «во славу господню», Иоанн подумал, что славить- то господа должны люди, именно люди, а не вороны, уже успевшие свить себе гнезда среди развалин. Вряд ли было бы приятно богу любоваться пусть и отменной работы храмом, сооруженным в его честь в лесной глуши, где нет людей, а бродит зверье. Во славу господню — это значит строить так, чтобы люди радовались и славили бога, и благодарили его. Где нет людей или где над их трупами пируют бездомные псы, нужно ли строить? Где те люди, которые порадуются созданию Иоанна? Он вопросительно глянул тогда на свою подругу, она поняла его мысли, угадала его скорбь, сказала:

— Вернемся — станем людям халупы класть. Полезнее, чем храм для князя, будь он проклят!

Иоанн не стал спрашивать, кого она проклинает — князя или храм, поглотивший столько их труда. Он мог бы возразить, что вовсе не ради князя старался. Но ничего не сказал. Он был слаб, хотелось скорее попасть под какой-нибудь кров и, если удастся, забыть о своем плене, о своем мастерстве, об ужасах последних недель...

И вот князь Борис требует его к себе.

Ни радости, ни страха не испытывал Иоанн, шагнув в душную светелку князя, одно лишь ожесточение, решимость никогда больше не возвращаться на леса недостроенного храма.

Иоанн перекрестился на красный угол, не отрывая глаз от иконы, стал шептать долгую-предолгую молитву, а про князя будто забыл.