Славен город Полоцк - [31]

Дед резко рванул струны, они родили высокий, испуганный звук, похожий на вопль мирного лесного зверька, настигнутого хищником. И пленные, и охранники вздрогнули, поежились. Неожиданно громко, перекрыв плач своих гуслей, старик запел:

...А то свищет Соловей по-соловьему,

Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному.

И от его ли то от посвиста соловьего,

И от его ли то от покрика звериного

Те все травушки-муравы уплетаются,

Темны лесушки к земле все приклоняются,

А что есть людей — те все мертвы лежат!..

Старик умолк, а гусли еще долго звучали, будто сами продолжали то, рассказать о чем не хватило мужества деду. Наконец и они умолкли. Тогда снова запел-заговорил дед. О том, что не устоял разбойник перед богатырем народным Ильей. И с той поры где ни живет русский человек, там и Илья сыщется, где с недругами ни бьется — там и Илья скажется... Где беда настигла, там и ищи Илью, хорошо осмотрись — и увидишь его... А не увидишь — сам Ильей становись... А Соловей-разбойник кто же? Бывает и он русского племени. Так на род его не гляди.

Снова тронул дед струны. Они отозвались тихим, спокойным гудением. Одна, потом другая, снова первая и снова вторая. Казалось, где-то недалеко разговаривают люди, лишь слов не разобрать. Повел дед новый сказ, сказ об отважном пахаре Алфее и его брате кузнеце Ондрее. Лукавством полонил их князь, заставил быть лучниками при рабах. Они же князя перехитрили, многих его слуг побили, ушли сами да и рабов на волю увели.

Многие в землянке — и невольники, и тюремщики — задумались над бесхитростной повестью-песней.

— А про Алфея я не так слышал, — задумчиво произнес один из слушателей. — Он князя недоброго казнил и Владимиру святому свой меч подарил. С той поры никто Владимира одолеть не мог. Ищут ныне князья тот меч, да неизвестно, куда девался.

— Много славного Алфей сделал для людей, — ответил дед, не желая признаваться, что свою песню об этом древнем герое он теперь сочинил на потребу нынешнему дню. — А князь, утративши всю челядь, — продолжал он песенным слогом, — с горя воем завыл да и волком обернулся. По лесам бродит, людей пугливых страшит, а смелых трогать боится — не забыл, знать, науки молодецкой.

— И как имя князя? — спросил один из пленных.

— Глебом же зовут, — отозвался другой. Многие рассмеялись. Иные стали призывать проклятия на голову Глеба. Охранники молчали. Песня деда заставила и их задуматься. Пленные почувствовали себя словно чуточку сильнее, чуточку свободнее.

В следующую землянку певца повел охранник Иван. Дедов поводырь ослабел и не мог больше ходить. Он остался ждать его тут, улегся в узком проходе между нарами и, чтобы не мешать никому, выбрал место в тупике, где над головой тяжело ворочался побитый Иоанн. Сумку с подаянием поводырь положил под голову.

Наступила ночь.

— Это ты, Феврония? — шепнул Иоанн, едва убедился, что кругом все спят, а охранники у дверей тоже, видимо, дремлют.

— Я. — Прильнув к самому уху Иоанна, Феврония говорила: — Ножей мы в суме принесли, путы ваши резать. Раздать их надо во все землянки... Завтра будет сюда войско...

Каждый нож был тщательно обернут пучком соломы. Женщина быстро набила ими карманы Иоанна.

Вскоре Иоанн слез с нар, шатаясь, пошел к выходу. Охранник последовал за ним во двор. Вскоре они вернулись. Снова Феврония наполнила карманы Иоанна ножами, и спустя немного времени он опять беспокоил охранника.

— Что на тебя напало! — бранился охранник.

— Известно... От хорошего харчу да княжеской ласки.

Да, охраннику это было известно — многие пленные погибали именно от этой болезни. Поэтому никаких подозрений поведение Иоанна не вызывало. Там, куда он входил, можно было встретить среди ночи людей из всех землянок лагеря. И Иоанн в конце концов передал в каждую землянку по нескольку ножей, предупредив, чтобы воспользовались ими только по сигналу.

Утром с востока потянуло гарью. Запах был стойкий, несмотря на ветер: видимо, горело что-то невдалеке, горело основательно. Так ежегодно горели на Руси города и веси. Так пахла на Руси война. В стороне, откуда шел дым, в пяти верстах стояла крепость, она охраняла дорогу сюда, к Глебовым подвалам с живым золотом. Тревожное ожидание перемен уже не оставляло пленных. Недаром вещий дед среди прочих сказов пел вчера и про Русов-Оратаев, в гневе пожегших грады разбойные.

Забеспокоились и охранники.

Вот у ворот лагеря остановился гонец на взмыленном коне, пробежал в избушку к начальнику охраны. И поднялась во всех землянках суматоха. Охранники снимали путы с ног узников, а ремни на руках затягивали потуже. Так всегда готовили их к долгим переходам. Так шагали русские работные люди к пристаням на реках, либо лесными голодными дорогами до самого Минска и дальше, на юг, в знойные, недобрые страны, на бесславную, безвестную гибель.

В это-то время от землянки к землянке скоком бежал хромой малец-поводырь, у окошек останавливался, резким женским голосом, к удивлению всех, принимавших его за немого, кричал в душную темень, кишевшую людьми:

— Выходи про волю сказ послушать.

Несколько невольников бросились к выходу, столпились у дверей. Пока охранники отталкивали их, в глубине землянки двое, став один к одному спинами, резали ножами ремни на руках друг друга...