Сквозь страх - [6]

— А ну! Хватит вам драться, как петухи, — крикнула девушка стоявшая у калитки. — Не то я сейчас позову отца.

Но парень жаждал реванша и продолжал не спеша наступать на Шамиля, словно и не слышал предупреждения.

Все с любопытством смотрели, что же будет дальше. Нападавший оказался довольно проворным и сильным: он успел схватить Измайлова за лацканы пиджака и тут же приподнял его с земли.

— Я тя, гада, сейчас утоплю в этой же канаве, — захрипел верзила то ли от злости, то ли от напряжения. — Да я на сабантуях всех…

Нападавший не успел договорить. Измайлов одной рукой вцепился тому в густую шевелюру, а другой — уперся в подбородок и сделал резкое движение, как будто пытался свинтить неподдающийся колпак с водолазного скафандра. Лязгнули зубы. Натиск того ослаб. Шамиль вырвался из рук противника и тотчас провел боковую подсечку, и парень снова распластался на земле. Теперь уже никто не смеялся, понимая, что сейчас может случиться что-то серьезное, непоправимое. Все с напряжением, выжидательно смотрели на противников. Разнимать их никто не решался. Девушка, что стояла у калитки, исчезла за дверью.

Амбал на этот раз быстро вскочил и бросился на «стручка», который никак не хотел «ломаться».

— Хатып! — окликнул мужчина, появившийся у калитки. — Ты опять драться?! Опять за свое!

Разъяренный парень уже не мог с собой совладать и крепко хватил кулаком Измайлова по голове. Удар был настолько силен, что в голове загудело, словно туда поместили колокол. От второго удара он успел увернуться. Шамиль лишь защищался и не предпринимал никаких активных действий, полагая, что нападавшего все-таки урезонят. И действительно, мужчина подбежал и схватил драчуна за руки.

— Дурак! Ты что, в каталажку захотел?! Ну, погоди, нарвешься на кого-нибудь! Обломают тебе руки-ноги.

— Я папе все расскажу! — решительно заявила упитанная девчонка, приблизившаяся к ним. Она взяла Хатыпа за руку и потянула за собой. — Пойдем, братец, домой. С тобой никуда нельзя выйти. Ума нет, так бахвалишься силой.

— Да иди ты! — зло огрызнулся парень, отдергивая руку. — Скажешь отцу — морду набью. — И он зашагал прочь от всех, пытаясь тряхнуть с одежды налипшую грязь.

«Ну и денек у меня сегодня, — подумал Шамиль, потирая ушибленные места. — За всю жизнь в таких переделках не побывал».

— Где ты эту лошадь взял?

Измайлов понял, что вопрос адресован ему, когда мужчина взял лошадь за узду.

— Да я у одного мужика отобрал недалеко от базара…

— Ну, молодец… Это моя лучшая лошадь. А угнали гнедую на базаре. Прямо из-под носа, когда началась паника. Я того вора увидел, когда он уже вскочил на телегу… Ну, малай[3], молодец. Ну спасибо тебе. — И тут же спохватился: — Как тебя зовут?

— Шамиль…

— Ну-ка, Шамиль, пойдем к нам. Чайку попьем. — Он повернулся к стоявшей у ворот девушке и сказал: — Дильбара, поди-ка сюда.

Юноша хотел было отказаться, но, увидев красивую девушку, которая сразу ему понравилась, промолчал.

— Вот что, Дильбара. Я пойду распоряжусь насчет лошади, а ты проводи Шамиля к нам домой и угости его чаем.

Невысокая, плотного телосложения девушка с большими красивыми глазами недоверчиво окинула гостя взглядом и негромко сказала:

— Пойдемте…

Пока шли в дом, Измайлову пришли почему-то на ум слова одного ученого аксакала из соседней деревни Верхние Челны: «Женщина — величайшее творение природы, именуемое в обществе (и вполне справедливо) прекрасной половиной человеческого рода. Но насколько женщина прекрасна, настолько и сложна: никому еще не удалось понять ее до конца. И в этом смысле женщина — вечная прекрасная (иногда трагичная) загадка.

Величие же женщины, однако, не определяется в такой громадной степени ни одной другой ролью в обществе, как ролью матери, озаряющей и наполняющей человеческой жизнью не только сегодняшний день, но и грядущие тысячелетия. Все остальное для женщины — вторично. Для некоторых женщин (для меньшинства) судьба определяет смысл жизни в иных человеческих ценностях».

Шамиль окинул взором девушку, и сердце быстро забилось: «Интересно, она — прекрасная или трагичная для меня загадка?»

Девушка привела его в большую светлую горницу, сплошь увешанную яркими персидскими коврами. Шамиль в нерешительности остановился у порога, гадая, надо снимать обувь или нет. Богатая обстановка прибавила ему робости.

— Проходите, проходите, — равнодушным тоном произнесла молодая хозяйка.

Юноша присел на краешек венского стула. И тут только он почувствовал, как саднит правый глаз. Шамиль вспомнил: один из ударов чокнутого Хатыпа пришелся по лицу.

Когда на столе появились чашки с горячим чаем и девушка присела напротив его, Шамиль спросил:

— Этот Хатып, он что, вам родственник?..

— А что?

Юноше показалось, что она произнесла это слово не то с вызовом, не то с недовольством.

— Да нет… просто…

— Он друг нашей семьи. Наши родители дружат. Мы же с Хатыпом вместе росли. Мой друг детства.

— Любит вас?.. — неожиданно вырвалось у него. И он испугался: этот вопрос показался ему некорректным, даже несколько дерзким.

— Почему ты так решил? — непринужденно, без тени обиды на вопрос ответила вопросом.

Обращение к нему на «ты», пожалуй, больше его обрадовало, чем ее спокойный тон без тени раздражения. Но вместе с тем и озадачило: что это — приглашение быть попроще в разговоре, без полуофициального «вы». Или это ее внутреннее восприятие его, продиктованное полным равнодушием. Или это проявление снисхождения? «А почему, собственно, она должна меня воспринимать как-то иначе? Кто я такой? Жалкий человек, которому вдобавок надавали тумаков. Наверно, я просто вызвал у ней больше жалости, чем чувства благодарности за доставленную лошадь, не говоря уже о чем-то другом».