Сквозь страх - [2]

Служивый тоскливо покрутил головой и прохрипел:

— Это меня ловят. Ищут меня. Те трое — агенты из контрразведки… Не уйти мне… Оставь меня. Беги. Пропадешь со мной…

Людская волна вынесла их за базарную площадь. Несколько милиционеров пытались сдержать быстро прибывавшую толпу. Один из них размахивал над головой револьвером и визгливо кричал:

— Стоя-а-ать! Буду стрелять!..

На кривой пыльной улице появился новый наряд милиции, спешивший на подмогу.

— Полиция! Полиция! — раздались голоса в толпе, как будто перед ними стояли не блюстители порядка, а добрые скоморохи-затейники.

Но психология и действия возбужденной, стихийно собравшейся толпы почти никогда не предсказуемы: толпа, словно стадо животных при виде хищников, ринулась по главной улице к городской управе. Жидкая милицейская цепь, сдерживавшая толпу, тотчас разорвалась и растворилась в ней. Лишь старший милиционер надрывно орал, стреляя вверх из нагана.

— Не могу… Не могу больше идти… Отбили… — Мужчина беззвучно начал шевелить губами и, остановившись, медленно опустился на землю.

Свора милиционеров была близко.

Шамиль Измайлов растерянно оглянулся по сторонам. Посередине улицы прямо на них быстро катила конная повозка. Невзирая на бегущих впереди испуганных людей, стоявший на телеге мужчина яростно нахлестывал концом вожжей гнедую лошадь, которая, выпучив и без того большие глаза с кровавыми прожилками на желтоватых белках, храпела и, казалось, вот-вот рванет бешеным галопом прямо на толпу. Решение к Измайлову пришло тотчас. Юноша, изловчившись, схватил гнедую за узду.

— Тпрр!.. Стоять!!

Лошадь, протащив его волоком несколько метров, остановилась стряхивая с морды пену.

С телеги спрыгнул мужчина и, дико матерясь, схватил Измайлова за грудки.

— Ты шо, хорек! Хочешь, шоб я тя тут умочил? — Мужчина, как разъяренный хищник, ощерив зубы, полез в нагрудный карман пиджака, и Измайлов заметил рукоятку финки, завернутую в носовой платок.

— Помоги, дорогой, — с мольбой в голосе произнес юноша, не обращая особого внимания на угрозу. — За нами гонится милиция.

— Я те, фрайер, не шестерка, шоб легавых на свой хвост сажать. — Но тем не менее ездовой не вытащил нож, а только прорычал: — Кыш, падла, с дороги!

Но Шамиль цепко ухватился за узду и отпускать не собирался. Он совсем не ведал, что перед ним один из «птенцов Керенского»[2], как и то, что судьба еще сведет его с этим опасным человеком по кличке Дыра.

Юноша догадался, перед ним — темная личность. «Угнал чью-то лошадь. Наверняка».

— Да я те зенки выдавлю, хорек! — уголовник пытался вонзить ему в глаза два пальца.

Но Шамиль успел уклониться от столь опасного выпада и в ту же секунду резко ударил нападавшего коленом ниже живота. Мужчин никак не ожидавший, что этот слабый на вид юноша со смешными веснушками на носу может оказать сопротивление, глухо охнул и скрючился на пыльной дороге под ногами бегущих людей.

Измайлов помог своему подопечному, вконец обессилевшему от побоев, забраться на телегу и, прыгнув в нее сам, погнал лошадь как только это позволяли бегущие впереди люди.

Позади послышались выстрелы; Шамиль не оглядывался: все его помыслы были направлены на то, чтобы скорее свернуть с этой суматошной улицы в какой-нибудь тихий переулок и скрыться от преследователей. Но он почувствовал, что стреляли в них — одна из пуль просвистела рядом. Юноша лишь подумал о том, кто стрелял: милиционер или уголовник, у которого отобрал повозку?

— Пригнись!.. — прохрипел его товарищ по опасности, чуть приподняв окровавленную голову. — Пригнись, парень… в тебя метят…

Уже потом Измайлов удивится этому состоянию, когда естественный страх в опасной ситуации вытесняется необъяснимым порывом рискованных действий. Потом он поежился от мысли, что в него стреляли и могли убить. Оказывается, как близко бывает грань между жизнью и смертью.

Измайлов долго еще будет копаться в себе и искать ответа на вопрос: что же побудило его поступить во всей этой истории именно так, а не иначе. И не мог сразу ответить сам себе. Ведь действительно, некоторые серьезные поступки человек совершает не задумываясь о том, что их побуждает. Он полагает, что они происходят из своей сути и кажутся вполне естественными. Но когда пытается их объяснить, заглядывая в самого себя, как в некую неизвестность, оказывается, их объяснить не так-то просто, потому как трудно бывает отыскать ту единственную побудительную пружину, одну их сотен, которая двигала его в определенном направлении. Конечно, такую пружину, что явилась причиной тех или иных поступков, в спокойной обстановке отыскать не так уж и трудно. Она обычно лежит на поверхности, и все ее могут видеть, подобно кувшинке, что находится в воде. Совсем другое дело в обстановке, которая грозит гибелью. Здесь свои же поступки для некоторых людей бывают необъяснимы. Они открывают в себе доселе неизвестные черты характера, как незнакомую дверь в потайные помещения.

Измайлов уже потом поймет, что в омут риска бросает его давнишняя черта: нетерпимость к жестокости. При виде истязаний он внутренне содрогался и каждый раз ему хотелось кричать, что-то делать, чтобы остановить очередную гнусность отбросов человечества. За это ему крепко доставалось еще с детства. Давал Шамиль себе и слово не вмешиваться в уродливые проявления человеческих страстей. Но все равно в подобных случаях сдержать себя не мог. Ну, а коль делал первый шаг в сторону бурного водоворота страстей, этот водоворот уже закручивал его так, как он и сам не предполагал. К нему приходил, словно дьявол, азарт, этот старый опасный друг мужчины, и приносил бесшабашность. Азарт, словно подхватывая эстафету от благородного чувства, диктовал поступки, заставлял принимать опасные, рискованные решения. И эти родные братья — азарт и риск создавали ощущение наслаждения, удовольствия; горячили кровь, пробуждали удаль, которая часто дремлет в мужчине, потому как он большей частью живет в спокойствии, чем пребывает в смертельной опасности.