Сквозь ночь - [40]

Порывшись, Смольников вытащил его и потянул за нитку, срывая серую оболочку. Марля сверкнула нетронутой белизной. Сдерживая дыхание, он приложил тампоны и прижал их бинтом, быстро наматывая его. Связав концы, он сказал:

— Возись тут со всякой падалью…

И, расстегнув ворот своей гимнастерки, опустился на землю. Голова у него кружилась, и немного тошнило. Он достал из кармана сложенную книжечкой газету, оторвал листок и свернул самокрутку дрожащими пальцами, просыпая махорку. Чиркнув зажигалкой, затянулся; голова закружилась сильнее, все поплыло куда-то в сторону, и он, уронив самокрутку, лег на траву.

А когда поднялся, то увидел, что немец глядит на него из-под нависшей каски выцветшими, одичавшими глазами. Он нахмурился и, встав, пошел за винтовкой.

— Nein, — прошептал немец, следя за ним гаснущим взглядом. — Nur nicht schießen… Ich bitte… Ich bitte… — повторил он и стал бессильно крениться набок.

— Тьфу! — плюнул Смольников и, положив винтовку, снова приподнял немца и прислонил его голой спиной к стволу.

Каска съехала немцу на лицо. Смольников чертыхнулся, снял ее и увидел светлые, совсем не рыжие, слипшиеся от пота волосы.

— Взялся ты на меня, — пробормотал он, швырнув каску в сторону.

Немец сидел, свесив голову. На впалом виске у него пульсировала синяя жилка. Смольников постоял, махнул рукой и тоже сел, охватив колени. В тишине было слышно, как коротко, по-рыбьи, дышит немец.

— Ну что, так и будем сидеть? — сказал погодя Смольников.

Немец бессильно приподнял голову. Смольников посмотрел на его ребра, обтянутые сухой желтой кожей, полез в сумку и достал хлеб.

— Жри, — сказал он, глядя в сторону. — Эссен, а то подохнешь.

Он ткнул хлеб немцу в руку. Тот сжал пальцы, безжизненно глядя на Смольникова. Потом посмотрел на хлеб, и Смольников увидел, как две прозрачные капли поползли по грязным щекам.

— Сволочи вы, убить вас всех мало, — сказал он. В горле у него защекотало, он кашлянул. — А еще культурная нация считаетесь, вон и в лесу у вас асфальт…

Он презрительно усмехнулся и сплюнул.

— Kaputt… — прошептал немец, горестно качнув головой. — Alles kaputt…

Смольников отвернулся и встал, махнув рукой. Карабин валялся под кустами на примятой траве.. Он поднял его, щелкнул затвором. Тупоносый патрон, блеснув на солнце, вылетел в сторону и упал. Взяв карабин за ствол, Смольников размахнулся и ударил об дерево. Приклад хряснул и переломился. Смольников отшвырнул ствол и вытер об штаны руки. Немец сидел, жуя хлеб. Челюсти его ходуном ходили под грязной кожей.

— Ладно, — сказал Смольников. — Некогда тут с тобой. Нажрешься еще…

Он поправил пилотку и надел через плечо винтовку.

6

Уже вечерело, когда он вернулся. Постучавшись к начсклада, он доложил:

— Ваше приказание выполнено.

И достал из кармана гимнастерки расписку.

— Тебя только за смертью посылать, — сказал начальник. — Ты где это околачивался?

— Там фриц один попался, — сказал Смольников. — Раненый.

Начсклада пожал плечами и удивленно поднял густые брови.

— Ну и что?

— Пришлось возвращаться. Я его в госпиталь сдал.

Дернув себя за ус, начсклада сказал:

— Тоже сестра милосердия. Ну ладно, иди…

У повара Гриценюка Смольников попросил горячей воды. Умывшись, он съел котелок борща и полную крышечку каши с мясом.

Поздним вечером он лежал на своей койке, глядя в темноту и ожидая, когда заснет Губанков.

Насмеявшись и вдоволь накашлявшись, тот наконец захрапел.

— Слышь, Гирин! — прошептал в темноте Смольников. — Не спишь?

Ему хотелось поговорить. Хотелось рассказать Гирину все и послушать, что он скажет.

Но Гирин спал. Сквозь равномерные всхрапывания Губанкова Смольников услышал, как Гирин скрипит зубами и тихо стонет во сне.

Он полежал еще немного, вздохнул и, повернувшись на бок, уснул — впервые за долгие месяцы — покойным, глубоким сном.

1954

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Дважды в течение недели война прошла сквозь деревню Яворовку, испепеляя все на своем пути и сводя великое многообразие красок живого мира к траурному сочетанию черного и белого. Чернеющими на снегу горелыми грудами были отмечены линии прежних улиц. Черные, словно обугленные, деревья сбегали вниз, к неширокой реке, зияющей полыньями в тех местах, где артиллерийские снаряды пробили лед, обнажив угрюмую свинцовую воду. Белесое, стылое небо висело над этим истерзанным клочком земли. И только одинокий, медленно вздымающийся кверху столбик дыма безмолвно напоминал о том, что не все еще здесь мертво.

Подслеповатая, вросшая в землю хата стояла на краю села, в ложбинке, прикрытая заснеженными буграми с востока и запада. Как видно, именно это обстоятельство помогло ей уцелеть. И это же обстоятельство подсказало лейтенанту Перфильеву выбор огневой позиции для его батареи.

Ложбинка вмиг наполнилась конским топотом, хриплыми голосами бойцов, и старик, вышедший из хаты на шум, увидел, как солдаты долбят лопатками мерзлую землю, готовя себе неглубокие, узенькие окопы.

Слезящимися глазами смотрел он на зеленые пушки, на рыжих, с заиндевевшими мордами лошадей и на солдат, среди которых — кто знает? — могли быть и его сыновья. Так он стоял до тех пор, пока маленький рябоватый боец не окликнул его.