Скворцов-Степанов - [2]

Бесконечно тянется плотно утоптанная ногами каторжан и ссыльных проселочная дорога на восток. Сумрак облаков навис над землей и давит все живое, окутывая чахлые деревца и кусты, а вокруг простираются бескрайние российские дали, виднеются в дымке холмы и перелески. Все тише вдали стук колодок, скрип телег и звон кандалов, все глуше тяжелые шаги арестантов.

Еще многого не понимал Ваня Скворцов, но уже тогда у него появилось искреннее сострадание к «узникам царя», а когда он однажды услышал, что «это и есть революционеры, которые за простой народ», жалость переросла в негодование против насилий жандармов, конвоиров и всех «слуг престола».

Владимирка оставила неизгладимый след в душе Вани. И может, именно она зародила в нем революционного борца. Однако мог ли тогда мальчик думать, что и его постигнет участь каторжан, что и он не избежит дороги в сибирскую ссылку…

* * *

24 февраля (8 марта по новому стилю) 1870 года в семье мелкого служащего Ивана Степановича Скворцова и жены его Марии Прохоровны родился пятый ребенок, которого нарекли Иваном. Деревня Мальцево-Бродово, где они жили, была расположена на живописной речке Клязьме, неподалеку от железнодорожной станции Тарасовка.

Иван Степанович работал конторщиком у купца Василия Фомичева — человека весьма упрямого и деспотичного. Мануфактура купца производила великолепные шелковые, парчовые и бархатные ткани. Часть предприятий Фомичева находилась в Богородске, так что семья Скворцовых жила то в Мальцеве-Бродове, то в Богородске. Хозяин фабрики упорно не хотел применять у себя паровые двигатели, считая их пустой «германской выдумкой». Этим воспользовался более расторопный соседний фабрикант Сапожников: не медля, он ввел у себя «европейский способ производства» и одержал верх в конкурентной схватке со старомодными купцами — владельцами шелковых мануфактур. Пострадало дело и у купца Фомичева, что сразу же сказалось на жалованье рабочих и конторщиков, в том числе и Скворцова. Семья Скворцовых жила более чем скромно в городе Богородске (ныне город Ногинск) в полуподвальном этаже дома, принадлежавшего владельцу Смирнову, которого жильцы почтительно при разговорах обычно называли «Макей Иваныч». Все пять крошечных окошек квартирки смотрели на Московскую (ныне III Интернационала) улицу; через нее проходила Владимирка.

Иван Степанович считался в округе человеком весьма свободомыслящим, уважающим образование и ученое слово. Перед тем как поступить на фабрику Фомичева, он некоторое время работал счетоводом на богородском предприятии по шелковому делу, где хозяином был Тихон Павлович Шалаев, от которого часто попадало всем подчиненным — и правым и виноватым. Ивану Степановичу в редкие минуты отдыха доставляло удовольствие сочинять про купцов едкие стихи. Ване особенно правились строфы, высмеивающие Шалаева, которого отец именовал «Тихий Потапович Лаев» за его особое пристрастие к ругательствам.

Когда Ване минуло шесть лет, Иван Степанович, находясь в Мальцеве-Бродове, внезапно умер. Остались без кормильца и без всяких средств к существованию его вдова и пятеро детей: Петр, Николай, Людмила, Михаил и Иван. Нужда заставила осиротевших Скворцовых переехать в Богородск к сестре Марии Прохоровны — Александре Прохоровне Грайворонской, просвирни при Тихвинской церкви. Жить стали в сторожке с большой печью — в маленьком прокоптелом полуразрушенном помещении при церкви. В этой комнатке ютились семь человек, если не считать престарелую бабку (мать Марии Прохоровны и Александры Прохоровны), которая, как запомнилось Ване, все время проводила на печке.

Хозяйка комнаты Александра Прохоровна терпеливо несла ниспосланный ей крест, содержа своих племянников, делясь с ними последним куском хлеба. Впрочем, и его часто не оказывалось у бедной просвирни; нужно было к тому же детей обуть и одеть. Зато «скворчата» платили тетушке преданностью и любовью. По праздникам Александра Прохоровна изготовляла просвирки, угощая при этом сирот. А когда «дегустация» заканчивалась, дети никогда не забывали хором сказать: «Спасибо, тетушка прошвирия» (все «скворчата» слегка картавили и пришепетывали).

Хотя Александра Прохоровна искренне верила в господа бога да и к церковным делам имела прямое отношение, своих племянников и племянницу ей не удалось воспитать верующими: в церковь они не ходили и не скрывали своих сомнений насчет существования и всевышнего, и «потустороннего мира», отпуская колкие замечания насчет некоторых церковных догматов и задавая очень трудные для Александры Прохоровны вопросы.

Однажды, это было зимой, в пригороде Богородска, селе Торбееве, шести-семилетние малыши, предводительствуемые подростком Костей, сыном протопопа, начали лепить снежного истукана. Получилось большущее человеческое туловище на коротких и толстых ногах. Затем к нему приделали руки и голову. Вместо глаз Костя вставил угли. В правой руке у истукана появилась увесистая дубинка, а левая угрожающе протянулась с растопыренными пальцами вперед. Но самой страшной в истукане была широкая пасть, из которой торчали большие кривые зубы.

Костя построил малышей в два ряда перед ледяным чудищем и, приказав повторять все движения, стал впереди ребят. Он молитвенно поднял руки, потом приложил их к груди, а в заключение простер к истукану и возгласил: «О бог, о царь этих мест! Будь к нам милосерд! Воззри на наше смиренье! Прими наши жертвы и осени успехом и счастьем всяк наш шаг!»