Скверные истории Пети Камнева - [10]

Альбина Васильевна сказала, что знает, но в случае беременности с разрешения родителей… Она не договорила, поскольку в этот момент в квартиру вошел сам Петя. Он в изумлении уставился на Альбину

Васильевну, потом взглянул на мать, которая, прямя спину, сидела в кресле с иронической, как Пете показалось, ухмылкой, бурно покраснел и пролепетал познакомься, мама, я ее люблю.

– Такое чувство украшает мужчину, – невозможным тоном отозвалась мать. – Ты не волнуйся, мы уже познакомились с… Как вас?

– Альбина Васильевна, – пролепетала невеста, отчего-то назвав свое отчество, точно в отделе кадров, и чувствуя, что, кажется, проигрывает этой высокомерной даме.

– Вот только жениться ему рановато, Альбина Васильевна, – сказала

Елена Петровна, притворно вздохнув и всплеснув руками.

– Да я же!.. – беспомощно воскликнул было Петя.

– А я не с тобой разговариваю! – отрезала мать. Посмотрев на нее еще раз, Петя запнулся, проглотил комок в горле и заткнулся. И тут Елена

Петровна сказала настолько жестокую для Пети вещь, что он как-то сразу понял, что она говорит правду: – К тому же она тебя не любит,

Петя. Ей нужен не ты, ей нужна Москва.

– Да сдалась мне эта ваша Москва! – выкрикнула зло Альбина

Васильевна и добавила в отчаянии: – Сами в ней живите!

– А ребеночек – это хорошо, у нас в доме любят детей, – невозмутимо продолжала Елена Петровна. – Какой, вы говорите, у вас срок? Вы, конечно, принесли справочку? – задала Елена Петровна иезуитский вопрос.

Справочки у Альбины Васильевны Посторонних, разумеется, не было, как не было и самой беременности. Наверное, она почувствовала себя пойманной, потому что вид у нее был жалкий и злобный, как у загнанной в угол крысы.

– Ну спасибо тебе, Петенька! – прошипела она, и Петя вдруг испытал прилив отвращения к ней, отвращения, странно смешанного с жалостью и болью. Альбина Васильевна поднялась и сказала торжественно: – Что ж, я уйду. Спасибо за чай, – сказала она Елене Петровне, но та не удостоила ее ответом. И Пете: – Можешь не провожать.

Но Петя и так стоял как каменный, только предательские слезы катились по его щекам…

На этом, собственно, история и заканчивается. Отец Пети Камнева, едва узнал, в чем дело, запер Петин паспорт в ящике стола. Альбина

Васильевна Посторонних не избежала распределения и с опустошенным сердцем и разбитыми надеждами на московскую прописку отбыла-таки по месту постоянного проживания, за Урал. Петя же, будучи подвергнут домашнему аресту, как-то притих и стушевался. Дело даже не в том, что в отсутствии физического контакта с любимой он несколько успокоился: Альбина Васильевна сноровисто поддерживала костерок его страсти, выработав у Пети привычку к своим ляжкам и к утехам, скорее всего, самым бесхитростным. Дело в том, что он был совершенно опустошен и истощен – и физически, и духовно, как будто побывал во вражеском плену. И сил к продолжению борьбы за собственную самостоятельность у него на то время никаких не осталось. К тому же

Пете было чем отвлечься, ему пришлось засесть за учебники, потому что над ним всерьез нависла угроза отчисления: он целый год не занимался, пропускал лекции и даже умудрился в зимнюю сессию завалить экзамен по английскому языку, опрометчиво понадеявшись на свои школьные запасы.

Самым важным итогом этой истории было то, что Петя вспоминал с отвращением даже не саму свою совратительницу – а это было натуральным совращением, – но ее методы шантажа мнимой беременностью. Сама идея деторождения и продолжения рода теперь оказалась для Пети даже не просто скомпрометированной, а была оскорбительна. И по прошествии многих лет, став зрелым мужчиной, он утверждал не без экзистенциалистского пафоса, что рожать детей, обрекая их на здешнюю юдоль печали, – преступление. И не для того

Господь одарил единственное из животных, человека, даром получать наслаждение от совокупления, чтобы тот размножался, как скоты и насекомые.

Ночные массовые сцены слаще дневных

Однажды, в начале нашего знакомства, мы сидели в подвальном баре в

Доме архитектора, пили пиво и говорили о мовешках – так Петя, не без иронии в собственный адрес, называл своих случайных подруг, позаимствовав словцо из лексикона папаши Карамазова. Я высказал на эту тему какое-то необязательное соображение, что-то в том духе, что бегать по бабам, если тебе уже за тридцать, – Пете еще не было тридцати, – утомительное и неблагодарное занятие, занимает слишком много времени и отнимает слишком много сил. Считая Петю записным донжуаном, я, конечно, не стал говорить, что сам – скорее однолюб.

Впрочем, меня никто особенно ни о чем и не спрашивал. Наше приятельство чуть не с первых дней, при том что я на три года Пети старше, складывалось так, что я все больше помалкивал и мотал на ус, а разговорчивый Петя повествовал о своих похождениях. Однажды он обмолвился с досадой, что эта страсть к устным рассказам его подводит и вредит его писательству: он растрачивает материал, так он выразился.

– Знаешь, – ухарски сказал я, стесняясь скромности своих успехов по дамской части, – я не записываю телефонный номер женщины, начиная с четверки.