Скрытые долины - [12]

— Хорошо, Олег, — сказал я, одним глазом посматривая в рукопись. — А чего ради ты вцепился в этот золотой жезл? Ну отдай его, если так страшно… На что он тебе, в сущности? Жизнь-то дороже.

— Отдать?! — Ньюкантри отшатнулся от меня в негодовании, побледнел и широко раскрыл перекошенный рот. — Отдать?! Жди! Ещё чего?! Я что, на психа похож? Да делайте, что хотите!.. Да только через мой труп!.. Да хоть ешьте живьём!.. Дурак, это не такая вещь, которую отдают! Только вместе с головой, — никак иначе!

— Да голову-то жалко!..

— Жалко. А что делать? Не отдам, и всё тут. Найду на них управу. Нет безвыходных положений, есть отчаявшиеся люди! Сейчас у тебя отсижусь, а потом за границу: в Южную Америку, в Австралию, в ЮАР… Деньги есть… Пусть ищут по свету!

— А золотой жезл сейчас где? С собой? Ох, прости, нескромный вопрос…

— Да чего там — нескромный… Спрятан он в надёжном месте. Эти-то бумажки, — он ткнул пальцем в рукопись у меня на коленях, — эта-то макулатура никакого интереса для меня не представляет. Ни для меня, ни для них… Так, разве что для филологов, для любителей древности… А вот подлинный текст, подлинные письмена… Это, доложу я тебе, ценность! И она у меня спрятана. Хорошо спрятана. Не найдут. И золотой футляр, и первичную рукопись, — всё схоронил, надёжней некуда, уж можешь мне поверить…

Я понял, что Ньюкантри сейчас подробно объяснит мне, где находится его надёжный тайник, и испугался: зачем мне знать такие подробности?.. Ведь и в самом деле: меньше знаешь, крепче спишь. Я поспешил увести разговор в сторону:

— Ты бы мне рассказал вкратце, о чём эта поэма, а то читать такой кирпич…

— Да как тебе сказать, — Новосёлов вздохнул. — Видишь ли, несколько миллионов лет тому назад, когда человеческая цивилизация переживала переход из Круга Змеи в Круг Кита, возникла очень интересная культура, — не народ и не государство, а некая общность людей, обладающих Межзвёздным Знанием…

Я немедленно отключился. Ньюкантри ещё долго бубнил что-то, делал академические жесты, хмурил брови, выпячивал нижнюю губу, а я украдкой смотрел за окно в гущу сырого придорожного леса, в солнечные берёзы позднего сентября, в поля, заросшие корявым кустарником, ограждённые по линии горизонта плотной стеной тяжких синих туч. Над Ленинградской областью сгущался сумрак, — старый, добрый новосёловский сумрак, тот самый, которому Олег посвятил свой знаменитый журнал. Наш автобус на страшной скорости уходил в этот сумрак, всё глубже погружался в его пучины, плыл в нём, словно подводная лодка или кит, украшенный фосфорическими огнями. Я включил фонарик над головой и принялся читать рукопись, — не сначала, а откуда пришлось.

ГЛАГОЛ ВОСЬМОЙ. УНА ПЛАЧЕТ

Уна устала —

Горькая ноша,

Тяжкое чрево…

Правит чёлном,

Скитается по морю,

Одна средь моря,

И парус рвётся,

И руль ломается,

Но горше всего —

Тяжкое чрево.

Я иду по морю,

От берега к берегу,

От рода к роду,

От дома к дому:

Пустите Уну,

Дайте согреться,

Дайте напиться,

Дайте покоя

Тяжкому чреву.

Никто не слышит,

Никто не впустит:

«Ты не наша, ты чужая,

Ни отца, ни матери,

Ни сестёр, ни братьев, —

Ты их бросила,

Дом родной

Предала навеки.

Где дом твой, где муж твой?

Зачем чужого

Ты захотела?

Чужой муж — чужая судьба,

Своей судьбы

Не будет отныне.

Одно лишь твоё —

Тяжкое чрево».

Гонят Уну —

Никто не хочет

Похитительницу

Чужого мужа

Приютить, согреть,

Дать отдых в скитаниях,

Помочь разродиться

Тяжкому чреву.

Была я девой,

Меня любили

Отец с матерью,

Братья с сёстрами.

Была я девой,

Душою живою,

Все любовались

Прекрасным ликом,

Стройным станом, —

Что же ныне?

Душа и тело —

Куда девались?

Кому достались?

Мне лишь осталось

Тяжкое чрево.

Я — это чрево,

Уны не стало,

Не стало дочери

У отца с матерью,

Не стало возлюбленной

У любимого,

Живёт на свете

Лишь тяжкое чрево.

Любимый мой!

Пред сильными сильный,

Пред добрыми добрый,

Зачем ты бросил

Бедную Уну,

Зачем вернулся

К старому дому?

Нет сил моих

Нести эту тяжесть.

О ты, во чреве моём живущий!

Зачем ты мучаешь

Бедную Уну?

Кто ты, откуда ты?

Неужели мой сын?

Сын — это радость,

Сын — это помощь,

Сын — любовь,

Сын — надежда,

Но где же всё это?

Тяжкое чрево,

Тяжкое чрево —

И ничего больше.

О, мой отец,

Морской владыка!

Недаром учил ты

Бедную Уну

Править чёлном,

Ходить по морю

В любую погоду.

Я сяду в лодку,

Расправлю парус,

Поставлю руль:

Несите, волны,

Бедную Уну, —

От края моря,

до края моря,

на юг, на север,

на восток, на запад…

Быть может, встретится

Крошечный остров,

Который отныне

Станет мне домом…

* * *

Я думал, что Ньюкантри плохо перенесёт долгий автобусный переезд: начнёт капризничать, ворчать, придираться ко всякой мелочи, вопить и хныкать… Ничего подобного. Новосёлов отлично перенёс дорогу. Плохо было только мне: все долгие часы переезда Олежка ни на минуту не закрывал рот. Он вволю выспался в автобусном кресле, показавшемся ему после холодного дачного топчана верхом комфорта, с удовольствием размял ноги на долгой остановке в Тихвине, уплёл без хлеба целого цыплёнка-гриль, воняющего за версту палёной резиной, запил его бутылкой фальшивых Ессентуков, и понял, что жизнь продолжается.

Мне же показалась, что жизнь кончена: после завтрака Ньюкантри включил свой словесный фонтан.

Сначала он подробно поведал мне историю становления «Сумрака», поминутно перебивая себя замечаниями, типа: «Ну, ты, конечно, всё это отлично знаешь, но я напомню, чтобы ты лучше понял мою мысль…» Какую мысль он имел ввиду, я так и не догадался. Рассказа о «Сумраке» хватило с девяти утра до полудня. Затем он переключился на любовную тему, и, мелко хихикая, посвятил меня во все подробности своих кемеровских шашней с тамошней цирковой гипнотизёршей. Я слушал его, краснел и потихоньку поглядывал на расписных дам с заднего сиденья, — дамы, несомненно, всё слышали, но сосредоточенно, с каменными лицами читали «Космополитен», и я предпочёл убедить себя в том, что они не слышат. А Новосёлов разошёлся и к рассказу о Кемерово прибавил развёрнутый обзор своих московских, греческих, английских и испанских похождений. По салону то и дело разносились его звонкие возгласы: «…а она в эдаком, знаешь, платьице!..» — «…и тут я как бы невзначай цапаю…» — «…нет, я, кончено, не извращенец…» — «…да там от них ни спрятаться, ни скрыться!..» — «ну, тупая бабёшка, что с неё взять!..» — «…вот стыдуха-то, ты представляешь?!.»