Скрытые долины - [14]

— Этого, брат, я тебе не предлагаю… — бормотал он, вскрывая баночки и разрывая пакетики. — Это еда особая, просветлённая, питающая чакры… Только для вегетарианцев…

— Разве ты вегетарианец? — спросил я, с интересом принюхиваясь к новосёловской снеди.

— Конечно! — попросту ответил он, разводя кипятком из термоса какой-то бурый порошочек.

— Не ври, — ты же цыплёнка утром ел!..

— Ну и что?

— Как что? Вегетарианцы не едят мяса!..

— С какой это стати? — он очень удивился. — Вегетарианцы — это те, кто ест вегетарианскую пищу. Вот эту. А мясо тоже можно. Если его приготовить по-вегетариански. Цыплёнка, например, я посыпал толчёной маниокой, — и он тоже вегетарианским стал. А ты говоришь — мяса не есть!.. Ну, ты даёшь! Это как же тогда жить-то?.. Тогда и сил никаких не будет!.. Надо мясо есть, надо, — только по-вегетариански!.. Варить его в бульоне из трав… Или посыпать приправами… И всё будет прекрасно! Вот, я сейчас бутербродик с колбаской — и положу сверху листик арники… И очень здорово получится!.. Да ты что, — вегетарианство это единственный путь к здоровью! Да что бы со мной было, не будь я вегетарианцем!..

Под эти мирные гастрономические рассуждения я всё-таки заснул, а когда проснулся ночью, Ньюкантри храпел на весь салон, перекрывая деликатный шум двигателей, и люди хмуро поглядывали в нашу сторону. Впрочем, все уже знали, что это храпит прославленный редактор оккультного журнала, и стеснялись возмущаться открыто. Я потыкал Ньюкантри в бок — не помогло. Потыкал посильнее, однако от моих толчков храп стал таким заливистым, что люди всё-таки решились на ропот. Но возроптать против Новосёлова никто из них так и не посмел: они придумали нечто более безопасное — принялись ворчать на меня. «Да что же это такое!» — яростно шептали они и бросали свирепые взгляды в мою сторону. Я делал вид, что не замечаю народного возмущения. Проснулись дамы за моей спиной. Розовая, злая спросонья, изо всех сил ткнула ногой в спинку моего кресла и прошипела: «Вот ведь, — сам не спит, а храпит, как бегемот!..» От этого толчка Ньюкантри пробудился, разлепил глазки, мгновенно оглядел салон, оценил положение и добродушно пробормотал мне: «Что, брат, всхрапнул ты? Это бывает… Но о людях тоже думать надо!..» И вновь погрузился в сон, — на этот раз совершенно бесшумный.

* * *

Наш путь закончился только к полудню. Часов в одиннадцать мы въехали в золочённые осенние пригороды Стрельцова, где пенсионеры копали картошку и воскуряли фимиам сухой ботвы, где на покосившихся поселковых гастрономах громоздились лакированные рекламные щиты и англоязычные вывески, где кавказцы в кожаных куртках и спортивных рейтузах тащили на придорожный рынок ящики абрикосов. С полчаса мы ехали вдоль берега Луды, и я смотрел на неправдоподобно гладкую, без единой морщинки поверхность её вод, похожую на туго натянутое атласное полотнище, на недальний пологий берег, укрытый апельсиново-жёлтым ивняком, на громоздящиеся вдали лесистые Волковы Горки, — и с привычным удивлением прислушивался к своим воспоминаниям.

Я возвращался на свою родину, в город детства, — и в первую очередь вспоминались мне книги детства — все эти библиотечные подклеенные, проштампованные Ефремовы, Беляевы, Георгии Мартыновы, «Дорога в сто парсеков», «Эллинский секрет», «Вторжение в Персей», «Аргонавты Вселенной», «Страна Багровых туч»… И душа моя от лудских холмов, и от стрельцовских пригородов мгновенно улетела к Млечному пути, к Сириусу и Полярной звезде, и автобус наш вдруг обернулся небольшим звездолётом-разведчиком, подлетающим к неведомой планете… Неужели не было в моём детстве впечатлений ярче книжных и киношных? Где годы за партой, где летние купания, где первая любовь? Нет, — не до того: всякий раз, въезжая в Стрельцов я вспоминаю только двадцатитомную «Библиотеку Приключений» и двадцатипятитомную «Антологию современной фантастики»; вспоминаю, что в этом кинотеатре (ныне молитвенный дом иеговистов) я смотрел «Золотое путешествие Синбада», а в этом Доме Пионеров (ныне — торговый центр «Элита») восторгался «Золотом Маккены»…

Нет, конечно, были и иные, не книжные воспоминания, но они приходили позже, приходили не очень уверенно, с трудом прорываясь через безжалостную эпоху перемен, перекроившую Стрельцов до неузнаваемости. Вот Лудский Екатерининский монастырь, — разве могу я, смотря на эти блистательные купола, на эти свежевыкрашенные стены, на которых, как говорится, и муха ещё не сидела, вспомнить, как в пятом классе мы искали клад среди монастырских развалин? Нет, вспомнить я, конечно, могу, но связать это воспоминание с нынешним видом монастыря мне почти не удаётся. В десятом классе я писал реферат по истории нашей «Екатеринки»: «Одна из древнейших русских обителей… Татары… Поляки… Фашисты… Как жаль, что сейчас это чудо древнерусской культуры лежит в руинах… Неужели его никогда не восстановят?..» Вот и восстановили. Почему меня это не радует? Скажите мне, почему? Я ведь не безбожник и красота родного города мне не безразлична…

Когда наш автобус поравнялся с монастырём, Екатеринка вдруг зазвонила во все свои новые колокола. Из Софийского собора потянулся народ, отстоявший литургию: богатые стрельцовские евреи чинно расходились по своим автомобилям, на паперти архимандрит Авраамий, молодой и кипучий, тряся каракулевой бородой, что-то радостно втолковывал ректору пединститута, — тот улыбался и умилённо потирал свою обширную, плоскую лысину.