Скрытые долины - [15]

Ньюкантри проснулся на звон колоколов, покосился за окно и одобрительно пробурчал что-то о возрождении духовности.

Мы пролетели по мосту Урицкого, мимо самого туристически-почитаемого стрельцовского пейзажа, где холмы старого города сурово нависали над тремя, веером расходящимися, сталинскими проспектами Коммунистического района, — Ньюкантри и этот вид одобрил: «Вот Россия-то где… Древняя… Это тебе не Кемерово…» Мы промчались через весь Коммунистический район, пробили плотный слой хрущоб в районе Космонавтов и остановились среди блочных брежневских халуп на площади им. XXV съезда КПСС, — ныне просто Съездовской площади, или, как говорят у нас, на Съезде.

Тут, на Съезде, в уголку, неприметный среди брежневских гигантов, стоял двухэтажный домик бледно-жёлтого цвета, домик, построенный ещё в сталинские времена, похожий на питерскую станцию метро — то ли на «Балтийскую» то ли на «Пушкинскую», — украшенный коринфскими капителями, венками, серпами, молотами, рогами изобилия… Дом, принадлежал Союзу художников: здесь на верхнем этаже размещались студии, а на нижнем жили пятнадцать семей особо выдающихся членов Стрельцовского отделения СХ. Мой отец тоже считался в числе особо выдающихся. Более того: он единственный в Стельцове являлся лауреатом Всероссийской Суриковской премии, — получил её за серию картин на темы пушкинских сказок.

Когда, в начале 50-х Союз художников строил себе дом, не было здесь ни Съезда, ни плотной брежневской застройки, а была берёзовая роща, переходящая в болотистый лесок, — туда художники выбирались на этюды. Потом и лесок и рощу смели бульдозеры, началось строительство, вокруг Дома Художника раскинулась непролазная грязь… Труженики палитры и резца протестовали, — но вотще… Впрочем, наша семья въехала в Дом Художника уже после того, как грязь залили асфальтом.

Я ввёл Ньюкантри в наш двор, густо заросший сиренью. Что за странное растение сирень: нет его красивее в пору цветения, и нет его уродливее осенью, когда оно зябко топорщит кривые голые сучья, и редкие бурые листья его, пощажённые октябрём, похожи на грязные тряпицы. Ньюкантри с горечью во взгляде обозрел нашу октябрьскую сирень, и вздохнув, шагнул вслед за мной под навес парадной. Дома он, не тратя времени на знакомство с новым жилищем, плотно закусил разогретой на сковородке тушёнкой (разумеется, вегетарианской, то есть, присыпанной пахучим порошочком) и залёг на диван, — спать до утра. Я долго бродил от стеллажа к стеллажу, разглядывая новые книги, приобретённые отцом, но потом счёл за лучшее последовать примеру Новосёлова.

ГЛАГОЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ. УНА ПОЁТ КОЛЫБЕЛЬНУЮ

Дети, спите, дети спите!

Ходит солнце над землёю.

Дети, спите! Ходит солнце,

А за ним луна крадётся,

Как светла луна на небе,

Так сияет дева Ягга,

Как царит над миром солнце,

Так сияет мальчик Яр.

Я спою вам, Яр и Ягга

Всё, что знаю, всё, что вижу,

Я спою вам, Яр и Ягга,

Вы послушайте меня:

Солнце в небе светит тускло —

Ваш отец сияет ярче,

Не луна ночами светит —

Это свет его очей.

То, что ваш отец промолвит —

Все народы повторяют,

То, что ваш отец замыслил —

Все народы воплотят.

Если встанет он на ноги —

Головой упрётся в небо,

Если ляжет он на землю —

Перекроет Океан…

Дети, спите! Дети, спите!

Пусть луна по небу ходит,

Пусть царит над миром солнце,

Пусть идут за днями дни, —

День вам силы прибавляет,

Ночь расти вам помогает,

Утро делает вас краше,

Вечер делает мудрей.

Год за годом, год за годом…

И придёт однажды время —

В путь-дорогу собираться,

Повидать отцовский дом.

— Мы пришли к тебе, Великий!

Мы явились, славный Дарма!

Выходи, отец, навстречу,

Дорогих гостей встречай!

— Кто вы, дети, и откуда?

Я таких ещё не видел!

Вы сияете, как солнце,

Вы прекрасны, как луна!

— В небесах луна и солнце —

То глаза твои, Великий;

В небесах луна и солнце —

Месяц — Ягга, Солнце — Яр.

— Если ты мой сын, о мальчик,

Я тебе отдам всё царство!

Если ты мне дочь, о дева,

Всей землёй моей владей!

— Наш отец — Великий Дарма,

Наша мать зовётся Уной.

Вспомни Уну, Сильный Дарма,

Слёзы матери утри!

— Не забыл я милой Уны,

Я её всё время помнил,

Я люблю её как прежде,

Приведите мне её!

Сяду рядом с милой Уной,

Лоб её венцом украшу —

За её подарок царский,

За чудесных близнецов.

Нет прекрасней Яра с Яггой,

Нет прекрасней милой Уны, —

Пусть увидят все народы

Дарму средь своей семьи!

* * *

Меня разбудил телефонный звонок. Я открыл глаза. Заспанные бабушкины ходики испуганно шептали, что на дворе ещё без десяти шесть утра… Я босиком побежал к телефону. Настырно звонил межгород.

— Слушаю, — сказал я, пытаясь говорить бодро и деловито.

— Сергей Владимирович? — спросил сухой бесцветный голос.

— Да, я…

— Я хотел у вас спросить: не с вами ли сейчас Олег Васильевич Новосёлов?

— Кто-кто? — кажется, я вполне убедительно изобразил удивление.

— Новосёлов, редактор «Сумрака», ваш приятель. Его нет в Петербурге. Он не с вами? Не в Стрельцове?

— Простите, с кем я говорю?.. Нет, Новосёлов не со мной. А в чём дело? Откуда вы знаете мой телефон?

Трубка помолчала внушительно, потом пояснила:

— Мы его ищем. У нас есть важная информация для него. Это касается его журнала, — мы хотим предложить серию статей на очень интересную тему. Вы не могли бы подсказать, где его найти?