Скрябин - [208]

Перед отъездом Александр Николаевич все время говорил, что ему и Татьяне Федоровне развод не нужен. Татьяна Федоровна это тоже подтверждала. Вера была в отчаянье. Действительно, ужасно было смотреть на нее: бледная, со сжатыми губами, она почти не говорила, смотрела в одну точку. Я помню, как мы раз поехали с ней вдвоем на пароходе по озеру немного развлечься. Не могу забыть ее лица все время, пока мы ехали. Она почти не говорила, а только держала и сжимала мне руку. Александр Николаевич перед отъездом просил меня быть другом для Веры и заботиться о ней. Как было грустно видеть Веру одну, печальную, поникшую, окруженную четырьмя маленькими детьми.

Из Парижа Александр Николаевич мне писал: «Очень, очень Вас благодарю за то, что Вы навещаете Веру. Как ей, бедной, будет скучно, когда Вы покинете Нион. Мне нельзя будет побывать в Везна раньше июня». В Париже Александр Николаевич прожил всю весну. Там он занимался устройством своего концерта, с исполнением 3-й симфонии, «Роеmе divin», под управлением Артура Никита. Александр Николаевич писал мне очень подробно о своей жизни в Париже и о хлопотах по устройству концерта. Он тяготился жизнью в Париже, игрой в салонах, шумом и сутолокой: «Так хочется сочинять, кончать мою большую вещь! Хочется тишины, чистого воздуха!» (Из его письма ко мне.) Ему необходимо было знакомиться с музыкантами и посещать их для устройства концерта. Он мне пишет: «Если бы еще знать, что все эти старанья увенчаются успехом, на душе было бы легче. Но уверенности этой нет!» Сначала он дал фортепианный концерт в зале Эрара: «Концерт принес самый ничтожный сбор (180 франков), но имеет большое значение по артистическому успеху, который я имел!» (Из его письма ко мне.) Затем 29 мая последовал симфонический концерт. О нем Александр Николаевич между прочим пишет мне: «Что касается здешних музыкантов, то они выказали громадный интерес к моему произведению, и я все время получаю письма с выражением их восторга. Несомненно, этот концерт сыграет важную роль в деле распространения моей музыки и философских идей, и хотя материальный результат был довольно печальный (публика наполовину была приглашенной), этот вечер можно считать очень удачным». Мне, к сожалению, не пришлось быть на концерте в Париже, я не могла оставить своей семьи, так складывались в этот момент обстоятельства. Александр Николаевич писал мне: «Неужели Вы не устроите так, чтобы 29-го быть в Париже. Мне будет бесконечно обидно! Да, впрочем, об этом не может быть и разговора: этого Вы не сделаете!» И еще: «Здесь, в Париже, этот концерт будет вместе с тем первым возвещением о моем новом учении и мне будет горько, если Вы не будете присутствовать при таком событии моей жизни!»

5

В конце лета 1905 года Александр Николаевич переехал вместе с Татьяной Федоровной в Боглиаско[148], в Италию, близ Генуи. Приехав туда, Александр Николаевич писал мне: «То, чему надлежало случиться давно, произошло только теперь. Я не живу больше с Верой и лишь иногда навещаю ее и детей. Вы, конечно, порадуетесь и за нее и за меня. Я надеюсь, что наша жизнь войдет, наконец, в должную колею и каждый из нас устроит себе существование более гармонирующее с его склонностями. Мы расстались друзьями и находимся теперь в переписке». Летом 1905 года у Веры умерла ее старшая дочь Римма[149]. Это было страшным горем для Веры. Александр Николаевич был тоже страшно потрясен, приезжал на похороны в Везна и оставался там до 9-го дня. Ему казалось, что смерть девочки есть что-то роковое, как бы расплата за его поступок. Так говорил он мне позже, в Боглиаско, как-то глядя в сторону и, видимо, не желая останавливаться на этой мысли. В Боглиаско он не мог слышать звона церковного колокола, он ему напоминал похоронный звон. Даже бой часов на колокольне ночью вызывал в нем ужас, он не мог спать. Вообще он был очень утомлен и расстроен от всего пережитого, но вместе с тем он был счастлив. «Я нахожусь наконец в обстановке, которая не только не мешает мне сосредоточиться и работать, как это было почти всю мою жизнь, но которая успокаивает и окрыляет воображение. Со мной мой друг Татьяна Федоровна. Она так глубоко понимает, что нужно для моего творчества, с такой нежностью и самоотвержением ухаживает за ним, создавая атмосферу, в которой я могу свободно дышать!» — писал он мне. Когда я написала Александру Николаевичу, что собираюсь приехать к нему в Боглиаско на несколько дней, то он очень радостно откликнулся на это. Он писал мне: «Надеюсь, что мы проведем много светлых и радостных дней. К тому времени я, может быть, окончу свою «Роеmе orgiaque»[150] и сыграю вам ее. А сколько интереснейших бесед! Уж Вы не будете скупиться и ответите мне на все вопросы, а таковых я готовлю миллионы!» Я помню, как я села в поезд в Биаррице, во Франции, где я в то время была с детьми, с очень радостным чувством и приехала прямо в Нерви, где меня встретил на вокзале Александр Николаевич. Я была ужасно счастлива его видеть. Мы поехали с ним на извозчике в Боглиаско. Я остановилась у Скрябиных, у них была квартира из 3-х небольших комнат. Татьяна Федоровна нас встретила дома; она со дня на день ожидала появления ребенка, поэтому боялась выходить из дома и не могла принимать участие в наших прогулках. После обеда мы обыкновенно засиживались и долго беседовали втроем. Александр Николаевич был в это время очень заинтересован Блаватской, ее книгой Doctrines secretes (Тайные ученья)