Скрябин - [209]

. В связи с этим он очень романтически мечтал о поездке в Индию и об исполнении там своей Мистерии, о построении для этого театра храма. Его вообще очень интересовали индусские учения. Он уже почти окончил Роеmе orgiaque и сыграл ее два раза за эти дни на пианино, что было невероятно трудно, и Татьяна Федоровна должна была, стоя около него, подыгрывать некоторые голоса. Пианино стояло в той маленькой комнатке, где работал Скрябин. Оно стояло по стене, упираясь с обеих сторон в стены, комнатка была шириной в пианино. Против пианино было окно в садик, а за садиком проходили почти ежеминутно поезда со страшным пронзительным свистом! Иногда они останавливались против окна и дымили так, что дым наполнял всю комнатку. Но несмотря на это Александр Николаевич играл поэму, забыв все окружающее. Нельзя было без умиления смотреть на него; такой талант, в таких более чем скромных условиях, не терял ни минуты подъема и радостной веры в свои силы. Я помню, как гремела «Роеmе orgiaque» под этот свист и дым, и было хорошо и радостно. Хотя я лично особенно люблю 3-ю симфонию, но мне кажется, что «Поэма экстаза» есть особенно яркое и оригинальное проявление духа творчества Скрябина. К ней он уже начал писать текст, в поэтической форме. Он много говорил о том, что ему хотелось бы, чтобы исполнению Поэмы сопутствовали световые эффекты, световые лучи различных цветов и различной силы.

Часто у нас возникали после обеда бурные разговоры о разводе. Татьяна Федоровна теперь совершенно изменила свое отношение к этому вопросу, теперь она находила, что развод необходим, что ее родители очень тяжело переживают ее ненормальное положение, особенно в связи с предстоящим рождением ребенка. Это было, конечно, совершенно понятно. Вся обычная сдержанность и самообладание Татьяны Федоровны пропали, я положительно не узнавала ее. Она говорила повышенным голосом, вскакивала, металась по комнате в каком-то неистовом состоянии, нападала на Александра Николаевича и требовала от него немедленных и энергичных мер. Мне было очень жаль Скрябина, который, видимо, очень страдал и огорчался состоянием Татьяны Федоровны, страшно старался ее успокоить. Ко мне также Татьяна Федоровна обращалась очень настоятельно и уверяла, что если я буду настаивать, то Вера меня послушает и даст свое согласие. После этих разговоров мы с Александром Николаевичем обычно ехали куда-нибудь довольно далеко кататься. Дорога шла по берегу нежно-голубого моря, среди садов с чудесными цветами и пальмами. Я все время восхищалась, и мне хотелось обратить внимание Александра Николаевича на всю эту красоту, а он, как всегда, рассеянно говорил: «Да, да!» — и тут же начинал развивать свою какую-нибудь совершенно отвлеченную мысль. Он не любил природу саму по себе, как и литературу, он не жил этими впечатлениями, так он был целиком захвачен космическими темами.

Во время нашей прогулки после бурной сцены Александр Николаевич говорил мне: «Ведь Вы понимаете, что мне лично развода не нужно, но Вы видите, как Татьяна Федоровна болезненно относится к этому, и потому я решил писать Вере и просить ее дать развод». В другой раз, когда мы гуляли, то Александру Николаевичу хотелось немного рассеяться и он просто начинал весело болтать и смеяться. В другой раз, так же весело болтая, он вспоминал Марусю Б., свои встречи с ней с очень жизнерадостным чувством, которое было ему свойственно и в данное время особенно нужно. Даже когда он меня провожал, на вокзале в момент отхода поезда, я стояла у окна в вагоне, а он вышел из вагона и стоял перед этим окном, он опять с веселой улыбкой вспомнил о Марусе Б. И говорил, как ему хотелось бы увидеть ее, рассеяться и немного забыться. Слушая все, что он говорил, я очень его жалела и думала о том, какую трудную задачу судьба послала ему, такому тонкому, впечатлительному и в то же время хрупкому человеку. С одной стороны, такая задача, как создание Мистерии, требовавшая напряжения всех духовных сил, с другой — две семьи, которые терзали его доброе и мягкое сердце, и ко всему этому такое трудное материальное положение. Очень было страшно за него! Я уехала очень встревоженная.

6

Вернувшись в Москву, я много говорила с Верой о разводе. Вера не хотела соглашаться на развод, так как все еще надеялась, что Александр Николаевич разочаруется в Татьяне Федоровне и вернется к своей семье. Ее поддержал в этой надежде приезд и пребывание в Везна Александра Николаевича и те письма, которые он ей писал, полные сочувствия и жалости к ней. Это, конечно, очень понятно, да и слишком еще свежи были все впечатления и живы были пережитые ею страдания. Ведь не прошло еще года, как уехал-Александр Николаевич и всего несколько месяцев со смерти дочери! Трудно было думать, что она может решиться теперь порвать последние нити, связывающие ее с Александром Николаевичем. В душе я очень была огорчена, что она принимала такое решение, хотя я и понимала, что это немного преждевременно требовать от нее другого. Я знала только, что это очень омрачит жизнь Скрябина, так как Татьяна Федоровна стала очень нервно и нетерпимо относиться к вопросу о разводе. Вскоре я получила письмо из Женевы, куда переехал из Боглиаско Александр Николаевич, в котором он писал мне: «Только что получил письмо от Веры, в котором она отказывает в разводе. Будьте такая милая, подействуйте на нее. Ваш совет будет иметь для нее громадное значение». В этих последних словах заключался зародыш всех дальнейших недоразумений, которые впоследствии возникли между нами. Я никогда не могла убедить ни Александра Николаевича, ни Татьяны Федоровны в том, что в принятии такого важного жизненного решения, как развод, не могли иметь никакого значения те или другие советы. Хотя наши отношения с Верой были всегда очень сердечны, но я никогда не стояла так близко к ее жизни, чтобы иметь возможность оказать влияние на столь важное решение. Решиться на развод могла только сама Вера, и оказать влияние на ее решение могли близко стоящие к ее жизни люди, как, например, ее отец, который в это время часто жил у нее и поддерживал ее морально и материально. Отец Веры был человек старинный с очень твердым и настойчивым характером, очень крепкий в своих убеждениях. Он, конечно, был против развода, так как боялся, что Вера и ее дети пострадают от него. Александр Николаевич, как человек свободно мыслящий, не мог этого понять и считал такие взгляды предрассудками. Татьяна Федоровна писала мне также из Женевы письма, где главным образом говорила о разводе, также считая, что я могу иметь какое-то влияние на решение Веры.