Скрябин - [206]

Не могу не упомянуть, что в 1903 году, в марте, исполнялась 2-я симфония Скрябина под управлением В. И. Сафонова, который, как всегда, положил все силы на исполнение симфонии и очень много поработал над ней. Концерт прошел с большим успехом. После концерта мы поехали вчетвером, В. И. Сафонов, Скрябин, молодой музыкант Ф. Ф. Кенеман и я ужинать в ресторан «Эрмитаж», в отдельный кабинет. После ужина Ф. Кенеман сел за рояль и все время играл, а Василий Ильич, видимо, решил поговорить со Скрябиным о том, что его беспокоило. Он очень горячо говорил и даже волновался. Я помню хорошо, что он как бы внушал Александру Николаевичу, что он должен ценить свою семейную жизнь, свою жену, которая его так любит и дает ему полную свободу. Что он не должен бросать консерваторию, что тогда он сам лично ему будет во всем помогать, исполнять его произведения и устраивать концерты. Скрябин послушно сидел и слушал, потом вдруг вскочил, близко, близко подсел к Сафонову и стал гладить его обеими руками по щекам, целовать и приговаривать нежные слова, благодарить, шутить и смеяться. Сафонов тоже рассмеялся, и остальной вечер прошел очень весело.

За все это время Александр Николаевич постоянно говорил о том, что очень тяготится преподаванием, что ему необходимо покончить с ним и отдаться всецело своему творчеству, но он колебался, так как не знал, как ему устроить свои дела с тем, чтобы уехать на долгое время за границу. В 1904 году, после смерти моего мужа, я могла самостоятельно располагать средствами, а потому мне пришло в голову на основании нашей дружбы предложить Александру Николаевичу материальную помощь, пока он не найдет чего-нибудь более солидно обеспечивающего его работу. По желанию Александра Николаевича эта помощь должна была выражаться в ежегодной стипендии в 3–4 тысячи рублей, которая ему и высылалась ежегодно до 1-го января 1909 года, когда он стал получать доходы от издательства Кусевицкого. Эта стипендия вместе с получаемыми им суммами от издательства Беляева, где он печатал свои произведения в то время, могла дать ему возможность уехать за границу и отдаться исключительно своему творчеству. Так и было решено.

Александр Николаевич был очень доволен и стал готовиться к отъезду. Помню, что незадолго до отъезда, в марте 1904 года, было у Александра Николаевича небольшое собрание музыкантов и друзей его; на этом собрании Скрябин сыграл на рояле 3-ю симфонию. Помню Татьяну Федоровну на этом вечере. Вскоре после этого Александр Николаевич с семьей уехал в Швейцарию, в Везна.

4

Везна было расположено на берегу Женевского озера, очень близко от Женевы. Скрябин нанял себе там маленький двухэтажный домик. Наверху была комната, в которой он работал, там стояло пианино. Из окон было видно озеро и горы. В мае этого же года я собиралась переехать со своей семьей в те же края на целый год. Александр Николаевич обещал подыскать для нас дачу поблизости от Везна. Я знала, что и Татьяна Федоровна собиралась туда же. Вскоре после отъезда Александра Николаевича из Москвы я получила от него письмо, в котором он писал, что нашел для нас виллу с большим парком на самом берегу озера. Мы сейчас же тронулись в путь, и я помню, как мы приехали в Женеву в очень жаркий, солнечный день. Нас было много: дети, кормилица, няня, гувернантка и учитель моего старшего сына. Александр Николаевич очень радостно нас встретил и тут же на перроне, несмотря на то, что я была окружена целой толпой своих домашних и носильщиков с нашими вещами, которые все остановились и ждали, и я чувствовала, что сердились на нас, начал ужасно оживленно мне рассказывать, что творится у него в Везна (он сказал именно слово «творится»), как он сдружился там с местными рыбаками на озере, как он говорит им о своем учении; они его воспринимают с энтузиазмом и хотят его сделать своим руководителем. Видно было по лицу Александра Николаевича, как это воодушевляло его, глаза его светились радостью, ему казалось это очень знаменательным. Позже, в Везна, я встречала у Скрябина этих рыбаков, о которых он говорил. Отто и его товарищи приходили довольно часто к нему. Отто, с которым особенно дружил Скрябин, был полный, розовый, смеющийся, с веселыми и умными глазами, в темно-синем берете и полосатой фуфайке. Он звал Скрябина просто «Alexander» и дружески хлопал его по плечу. Эти же рыбаки, по словам Александра Николаевича, были социалистами и мечтали о мировой революции. Александр Николаевич их привлекал своим подъемом, своей верой в победу и в новую жизнь и, конечно, своей простотой и ласковостью. Не будучи социалистом, Александр Николаевич очень сочувствовал мировой революции, с нетерпением ожидал ее как первый шаг на пути освобождения человечества.

К нам в Нион Александр Николаевич не мог, к сожалению, часто ездить, так как мы жили на противоположном берегу озера. Нужно было садиться на пароход и пересекать озеро, что брало много времени и отрывало его от работы. Когда он приезжал к нам, то мы занимались и он часто играл сам. Потом гуляли по нашему парку, который удивительно живописно спускался с высокой горы, где стоял дом, к самому озеру, где в голубой прозрачной воде плавали красные и золотистые рыбы. Александр Николаевич очень любил побежать быстро-быстро по тенистой аллее и, отбежав далеко, высоко подпрыгивал. Это соответствовало его настроению, которое можно было бы определить как стремление к полету! Издали он мне казался каким-то Эльфом или Ариэлем из Шекспира, так легко и высоко он взлетал! В Швейцарии Александр Николаевич не надевал никогда шляпы, но, чтобы показать, что шляпа у него есть, он ее привешивал к пуговице на пальто. Он где-то прочел, что вредно для волос носить шляпу. Его волосы были вообще предметом большой его заботы. У него был ужас стать лысым, хотя для этого не было никаких оснований, так как волосы у него были очень густые. Раз как-то в Везна я присутствовала при мытье его головы. Это было настоящее священнодействие. Он начинал с того, что нагибался вперед и, помочив пальцы слюнями, вцеплялся ими в голову и делал со страшной быстротой и силой всеми пальцами массаж кожи. Он верил, что нужно это делать именно слюнями. После этого следовало мытье головы каким-то особенным шампунем, всякие втиранья и притиранья. Александр Николаевич был очень мнителен, страшно боялся заразы.