Скрипка, деньги и «Титаник» - [74]

А в следующую минуту мистер Роджерс уже звонил Уинтону Марсалису[107], после чего вы вместе с ним отправились на фабрику духовых инструментов. Это единственное хорошее впечатление, оставшееся у тебя от «Соседства», и ты помнишь ту экскурсию по фабрике и сейчас, хотя прошло двадцать лет.

Процесс изготовления труб прекрасен и сложен – это совершенный союз высокого искусства и индустриализации, красоты и тяжелого труда. Чтобы сделать один инструмент, требуется участие огромного числа людей, и у каждого своя работа. Первый рабочий вырезает круг из листа латуни, второй формирует из него трехмерный колокол – раструб, третий изготавливает трубку, четвертый помещает трубку в автомат, где ее обрезают до нужного размера и полируют. Пятый затыкает трубку с одного конца, наполняет ее мыльной водой и кладет в морозильную камеру, похожую на холодильник для мяса, где твоя бабушка хранит оленя, которого дедушка обычно подстреливает по осени. Когда вода в трубке замерзает, тот же рабочий гнет ее и придает ей нужную форму – та складывается легко, словно вареная макаронина, а лед внутри не позволяет латуни сломаться. Шестой рабочий изготавливает дополнительные петлеобразные трубки, а седьмой – клапаны. Восьмой собирает трубу из частей и сваривает ее. Девятый приваривает раструб. Мистер Роджерс подытоживает: «Пока не побываешь на фабрике, и не подумаешь, что музыкальный инструмент – такая сложная штука!»

Труба уже собрана, но не блестит. Для этого нужен десятый рабочий: тот полирует ее на крутящемся колесе с полотняной накладкой, и латунь начинает сиять. Но и это еще не все: одиннадцатый рабочий тестирует сияющую новую трубу, смазывает маслом клапаны и проверяет, нет ли отверстий, через которые может уходить воздух. Наконец инструмент вручают последнему, двенадцатому человеку в цепочке – музыканту. Тот надевает мундштук и играет джазовую мелодию. Она звучит чудесно, безупречно.

Столько людей выполняют такую сложную и прекрасную работу для того, чтобы можно было сыграть эти несколько нот, звучащие как глас небесный! Наблюдая за рождением трубы, ты гордишься тем, что принадлежишь к человеческому роду и цивилизации, сумевшей придумать столь необыкновенный процесс с одной-единственной целью: извлечь звук, доставляющий радость человеческому уху. Вот это достойная работа, думаешь ты.

Вот что ты вспоминаешь, стоя у обветшавшего замка Если-Бы-Да-Кабы, чей создатель давно умер, чьи куклы замолкли навек, – не придуманные им сюжеты, а реальный конвейер той замечательной фабрики музыкальных инструментов. Чудесный первый «крик» новорожденной трубы.

Но ты не помнишь, как после окончания экскурсии по фабрике мистер Роджерс возвращается домой, кормит рыбок и рассуждает о музыке в целом. Он говорит: «Есть разные способы играть на музыкальных инструментах, – и изображает, какие именно, – можно дуть в них, перебирать струны или бить в барабан». Он заканчивает кормить рыбок. «Но игра часто становится началом чего-то серьезного. Если это “что-то” тебе по-настоящему интересно».

«Когда я был маленьким, – продолжает мистер Роджерс, – я играл в композитора». Садится на скамейку у двери и переобувается в рабочие туфли. «Я сочинял песенки и притворялся, будто выступаю по телевидению и пою свои песни мамам, папам и их детям. А теперь я делаю это по-настоящему!» – торжествующе заключает он.

Пройдет много лет с тех пор, как ты сыграешь последнюю беззвучную ноту с ансамблем Композитора, и много лет с окончания турне «Боже, благослови Америку» 2004 года, после которого Композитор пришлет тебе записку с благодарностью («Спасибо за усердную работу! Всего хорошего!»), и ты прочтешь статью о синдроме самозванца – «неспособности приписывать себе собственные достижения». Синдром самозванца очень интересует тебя, потому что недавно ты устроилась на новую работу – ту, на которой тебе впервые в жизни хочется задержаться. Ты преподаватель. Учишь литературному мастерству. И тебе нравится быть преподавателем. Нравится учить студентов колледжа, потому что именно в колледже ты сама больше всего нуждалась в помощи, но не находила в себе сил попросить о ней. Ты присматриваешься к своим ученикам и пытаешься понять, кто из них тихо идет ко дну. Перед полной аудиторией ты не испытываешь панику, как это бывало на концертах Композитора. На уроках ты расслаблена – вероятно, потому, что сосредоточена на других людях и их потребностях, а может, потому, что эта работа кажется тебе настоящей: ты видишь, что после твоих занятий люди совершенствуются в своем ремесле. Ты преподаешь в государственном университете, где плата за обучение очень мала; твои студенты – из рабочего класса, нередко они первые в семье, поступившие в колледж. Когда они говорят о проблемах с деньгами, ты их выслушиваешь. Пытаешься им помочь. А главное – стараешься быть честной. Ты хочешь обнадежить их, но вместе с тем сказать правду о том, что ждет их после окончания университета. О том, что социальные, экономические и политические айсберги могут потопить целое поколение, независимо от его рабочей этики. О том, что, начав зарабатывать на жизнь самостоятельно, можно столкнуться с радостями и трудностями, и это касается не только финансов. Но все же иногда тебе кажется, что ты не настоящий преподаватель, а просто кто-то, кто притворяется им и имитирует его поведение. Ты делаешь все, что обычно делает педагог, но, когда тебя впервые называют «профессором Хайндман», ты чувствуешь себя так же, как в тот день, когда Бекка наняла тебя скрипачкой в ансамбль Композитора. Тебе мнится, что в университет ты попала по ошибке. Вряд ли ты подходишь на эту должность – ты не настолько хороша.