Скрипка, деньги и «Титаник» - [51]

Однажды начальница говорит тебе одну очень важную вещь. Девять часов вечера, пятница; ты двенадцать часов кряду скрепляла документы. Вторая стажерка – она живет с родителями в кирпичном особняке в Верхнем Вест-Сайде и каждый день ходит на работу в пошитых на заказ шелковых блузках и отглаженных брюках со стрелками, да еще и с разными дизайнерскими сумочками (рядом с ней ты выглядишь оборванкой в пятнадцатидолларовых красных круглоносых туфлях из дешевого универмага; тебе эти туфли казались модными, но начальница сказала, что в таких «только в цирке выступать», и предложила закупиться в «Клаб Монако»[71]), – ушла домой сразу после окончания рабочего дня, не скрывая усталости и явного презрения к происходящему.

– Уже поздно, – говорит начальница, – как ты доедешь до дома?

Странно, раньше она почти не проявляла интереса к твоей внеофисной жизни. Ты отвечаешь, что все в порядке, как-нибудь доберешься.

Она пристально смотрит на тебя – ты сидишь на полу, продолжая скреплять и раскреплять документы. На лице ее странное выражение: она как будто удивлена.

– Обычно я этого не говорю, – произносит она, – по крайней мере, до окончания стажировки. Но ты… – она делает паузу, словно подбирает слова. – С тобой очень легко работать.

– Спасибо, – отвечаешь ты и улыбаешься. Эта похвала запоминается тебе, потому что твоя начальница не щедра на комплименты. Хотя ты и не собираешься заниматься в будущем тем, чем занимается она, ты уважаешь ее и рада получить похвалу от человека вроде нее – успешного руководителя из поколения женщин, которым было еще сложнее пробивать себе дорогу, чем вам.

Однако спустя много лет ты, вспоминая этот момент, поймешь: ее слова, вероятно, стоило воспринять не как комплимент, а как предостережение. Да, с тобой легко работать – Композитор тоже так считал. И причина этого, возможно, не в твоей очаровательной личности, а в уступчивости, в отчаянном желании добиться успеха и в потребности снискать любовь тех, кто стоит выше тебя. Даже если они требуют взамен совершать абсурдные и неблагоразумные поступки и идти на обман.

«Боже, благослови Америку», турне 2004 года

Новый Орлеан

Я сижу на скамейке в парке под болотным деревом – в Новом Орлеане так называют гигантские деревья, густо поросшие мхом, – и, обдуваемая теплым послеполуденным ветерком, ем радужное мороженое. И думаю: а ведь я могла бы уйти. Прямо сейчас уйти, не оборачиваясь, по этой улице, капая мороженым на тротуар. Устроилась бы официанткой в какой-нибудь новоорлеанский бар и разносила бы кувшины с пивом. Как поется в той песне Боба Дилана? Устроюсь поработать на рыбацкую лодку у берегов Делакруа? Что ж, это по мне. Может, работа на воде избавила бы меня от беспокойства по поводу постоянного желания сходить в туалет. Если мне действительно захотелось бы в туалет (а чаще мне это просто кажется), я пописала бы прямо в воду с борта.

Новоорлеанский филиал Пи-би-эс устраивает нам роскошный прием: этуфе из креветок, шоколадные конфеты ручной работы в форме лягушек, поданные на серебряном блюде, букеты свежих роз и море шампанского. Нам предлагают взять с собой целый ящик игристого, даже стеклянные бокалы к нему прилагаются; мы с Ким и Харриет радостно принимаем подарок, но Композитор заставляет нас все вернуть – никакого алкоголя в трейлере. Мы обижаемся. Однако то, что я осталась без бесплатного шампанского, – наименьшая из моих проблем. Дело в том, что я больше не могу простоять на сцене семьдесят пять минут подряд. Я теперь убегаю в перерыве, когда Композитор произносит свою речь (в туалет мне не хочется, только кажется), и возвращаюсь на заключительной фразе (она всегда одинаковая: «Мое сердце болит за всех вас. Сегодня я помолюсь о вашем благополучии»). После концерта мы поднимаем бокалы с шампанским и объедаемся креветками и шоколадом в уставленном розовыми букетами банкетном зале филиала. Не пройдет и года, как этот зал уйдет под воду[72].

Внутренне я готова к тому, что меня уволят за такие выходки. Композитор имеет полное право работать со скрипачом, способным выстоять на сцене семьдесят пять минут, не убегая с нее в ужасе. Но вот что удивительно: Композитор, обычно отказывающий нам в самых простых просьбах (остановиться поужинать по дороге, взять ящик бесплатного шампанского), с сочувствием относится к моей проблеме, которую я как могу пытаюсь объяснить ему и остальным. Он не вникает в детали, не допытывается о причинах столь странного поведения, а главное – не обвиняет меня в том, что я ненормальная (хотя это, несомненно, так). Он смотрит на меня так же, как и на слушающих его музыку женщин средних лет с крашенными в рыжий цвет волосами – женщин, вынужденных трудиться на двух работах, потому что их мужья умерли от рака; женщин, чьи сыновья погибли в аварии; женщин, которым тяжело дается каждый день работы в школе для детей с отставанием развития или в доме престарелых для пациентов с болезнью Альцгеймера; женщин, которые наслушались такого дерьма от своего босса, что живут ради момента, когда можно будет включить в машине или дома диск Композитора и наконец выдохнуть. Композитор смотрит на меня так же, как смотрит на них, и, кажется, даже понимает, чт