Каэтани остановился, посмотрел на юношу. Он долго молчал, Александр уже начал хмуриться, теряя терпение.
— Многократно, — наконец ответил герцог, — потомки запомнили бы твоего отца Филиппом Великим… если бы не его более великий сын.
Александр и Гефестион переглянулись. Гефестион ободряюще улыбнулся.
— Когда же это случится? — Спросил Филота. — Когда Александр станет царём?
Лицо Каэтани превратилось в камень.
— Есть вопросы, достойный сын Пармениона, которые лучше не задавать. Ибо многое в нашей судьбе зависит от нашего незнания будущего. Пойдём, Александр.
Они двинулись дальше. Филота придержал Гефестиона за локоть и шепнул:
— Он ведь знает. И какая-то тайна здесь.
Кидония, Крит, середина зимы
Два десятка всадников приближались к городским воротам. Один из стражей напряг зрение, вглядываясь вдаль, потом хлопнул по плечу товарища:
— Наши! Это Красный. Зови Мнасикла.
Ворота распахнулись, и всадники въехали в город. Мнасикл, вышедший встречать, поднял руку в приветствии.
— Радуйся, Фиброн! Какие новости?
Молодой широкоплечий муж в алой спартанской хламиде спрыгнул с коня, кинул поводья подбежавшему рабу и молча сцепил предплечья с Мнасиклом. Только после этого заговорил:
— Скверные новости. Ворон будет здесь через три дня. С ним около двадцати тысяч войска.
Мнасикл побледнел.
— Конечно, по большей части голозадые мноиты с дрекольем, — продолжал Красный, — но нам сполна хватит и смарагов[81] с "железными". Из Кносса кто-нибудь прибыл?
— Нет, — покачал головой Мнасикл, — но вернулся Никострат.
— Да ладно?! — удивился Фиброн, — он здесь? Пошли скорее!
Человека по имени Никострат они нашли в "господской" трапезной братьев. Фиброн пересёк её широкими шагами и сгрёб сидевшего за столом человека в охапку. Тот еле успел привстать.
— Ты жив, дружище и здесь! Невероятно! Отдаю должное твоему безумству и отваге — пересечь море в такое время! Я не ждал тебя раньше антестериона.
— Ты же знаешь, меня матушка уронила в детстве, — оскалился Никострат. Нескольких зубов у него не хватало.
— Знаю, вот только как тебя твои же люди не выкинули за борт?
— Нашёл слова.
— Ну что ты скажешь? Ты видел Архидама?
— Видел и говорил с ним.
— Что он ответил?
Никострат почесал бороду.
— Архидам покинет Италию, как только позволит Посейдон. Он поможет нам.
— Боги услышали! — Фиброн ударил кулаком о ладонь.
Он сел на скамью и посмотрел на Никострата и Мнасикла снизу вверх.
— Но ждать ещё полтора месяца.
— Скорее больше, — посерьёзнев сказал Никострат, — он должен ещё найти корабли и людей с ним будет не так много, как хотелось бы.
— У нас нет столько времени. Ворон уже почти у наших стен.
Ворон, Алимедон — Повелитель моря, Алимен — Немилосердный, Чёрный Али — под этими именами каждый на Крите знал вождя пришельцев. Мноиты толпами бежали под его знамёна, чёрные с непонятными белыми письменами. Множество алифоров присягнули ему. Устрашённые города открывали ворота без борьбы. И теперь его целью была Кидония.
— Сейчас вся надежда не на Архидама, а на Кносс. Если Кносс не поможет — Архидам придёт на пепелище.
Повисла продолжительная пауза. Нарушил молчание Никострат.
— Я должен сказать тебе кое-что ещё. Архидам не согласился бы помочь тебе просто потому, что один спартанец попросил о том своего царя. Царь защищает Тарент от варваров. Тарент важнее для Спарты, чем Крит[82].
— В чём же причина?
— В Италии что-то происходит. Что-то нехорошее. Говорят, на севере мор. Вымирают целые селения. Варвары снимаются с насиженных мест и идут на юг. С бабами и детьми. Целые народы пришли в движение. Говорят, самниты дерутся на своих рубежах, как одержимые. Говорят, луканы и бруттии начали строить корабли для переправы в Сицилию.
— Не верю, чтобы Архидам испугался мора и напирающих варваров, — покачал головой Фиброн.
— Архидаму приказала герусия.
— Ты сам сказал, что Тарент важнее для Спарты, чем Крит.
— Фиброн, с мором нельзя скрестить меч, а с Чёрным Али можно, — ответил Никострат.
Ночь. Полная луна заливала землю бледным мертвенным светом.
Одинокая человеческая фигура, закутанная в чёрное и потому неразличимая в ночи, поднималась по узкой тропе в гору, на которой стоял небольшой храм. Дверь была открыта, изнутри пробивалось неяркое рыжее мерцание.
Человек подошёл к двери, остановился, будто бы в нерешительности, и всё же вошёл внутрь.
У входа на стене были укреплены два факела, а возле алтаря стоял треножник с жаровней, на которой светились багровым угли. На алтаре лежал выпотрошенный труп собаки, а подле стояла женщина в чёрном одеянии. Она держала в руках чашу и собирала в неё собачью кровь.
Мужчина замер, не смея приблизиться. Женщина довольно долго не обращала на него внимания. Наконец, повернулась.
— Ты пришёл, Огнен? Это хорошо.
Она была молода и просто невозможно красива.
Игнио Барбаросса отбросил с головы край плаща и опустился на одно колено.
— Поднимись и подойти, ты хорошо потрудился. Особенно в Афинах.
— Я еле унёс оттуда ноги, — глухо ответил рыжебородый, выполнив приказ, — в следующий раз там и слова сказать не дадут.
— Дадут, — улыбнулась женщина, — гораздо больше, чем ты думаешь. Всему своё время.
