Каэтани отвесил церемонный поклон.
— Я с тобой всё время себя чувствую царём царей, — весело сказал Александр, — когда мне было семь лет, я принимал персидских послов, они кланялись похоже.
Он был не один, позади остановились ещё два всадника — конечно же Гефестион, сын Аминтора и Филота, сын Пармениона. Странно, что Птолемея нет. Впрочем, общеизвестно, что Лагид любит подольше поспать. Друзья царевича тоже спешились.
— Я не видел, как кланяются персы, — сказал Каэтани.
— В твоей стране так кланяются только царям?
— Не только. Существуют разные поклоны, для разных людей и обстоятельств. Иной раз даже обедневшие дворяне хватаются за мечи, если заподозрят в ком-то недостаток уважения к своей персоне.
— Вы всегда ходите с оружием? С такими мечами? — Спросил Гефестион.
— С такими не всегда, — Каэтани на четверть выдвинул клинок из ножен, показывая царевичу, — это меч для войны. Есть ещё меч для платья, он уже, легче. Вот его всегда носят.
— И такой же длинный? — Александр чуть наклонил голову набок.
— Да.
— И не ломается? Я восхищён вашими кузнецами. Среди твоих людей они есть?
— Есть.
— Значит, ты сможешь сделать для моего войска такие же доспехи, как у вас?
"Для моего войска".
— Это сложно, Александр. Потребны не только знания.
— Я прикажу, тебе доставят всё необходимое.
Онорато улыбнулся.
— Не всё можно получить твоей волей или волей твоего отца.
Александр поджал губы.
— А волей Артаксеркса? — спросил Филота.
— И он не всесилен. Всё в руках Господа.
Александр некоторое время молчал, потом спросил:
— Ваш бог… Он действительно могущественее Зевса? — И сам же ответил, — как видно да, раз даровал вам такое оружие. Когда я сказал об этом Филоте, он испугался, что я навлеку на нас гнев богов.
Филота фыркнул.
— Ваши боги ревнивы, — кивнул Онорато и предложил, — давай пройдёмся.
— А ваш? — спросил Александр. Он отпустил поводья, потрепал коня по шее и умный Букефал без принуждения побрёл за ними следом.
— А мы считаем, что не в праве говорить "наш бог", хотя некоторые и говорят. Бог — он всеобщий, творец всего сущего, нет для него раздельно ни эллина, ни иудея.
После падения Византия вскоре пришёл черёд Перинфа. Филипп позволил его защитникам узнать о своих успехах из уст лучших людей Византия. Лишённый помощи, выдержавший полугодовую осаду и несколько тяжелейших штурмов, город сдался.
Устраивать дела у проливов царь привычно оставил Пармениона, а сам с большей частью войска отправился домой. Теперь ему было не до скифов, требовалось заняться Элладой.
Афины, после известия о поражении погрузились в траур, а потом город охватила паника. Всем мерещился лес сарисс над Элевсинской дорогой. Однако Филипп не собирался пожинать плоды победы немедленно. Произошло слишком много невероятного, это следовало хорошенько обмозговать, уложить в голове. Немалую роль в том, что царь не стал гнать лошадей, сыграли и разговоры с Фокионом.
А вот под партией Демосфена шатался помост. Даже не шатался — горел. Кое-кто из его друзей поспешил уехать. Бежать, конечно же, на самом деле. Но они, пытаясь сохранить достоинство, говорили — "уехать".
Александр вернулся в Пеллу гораздо раньше отца, но тот уже знал обо всех его успехах. Когда Филипп во главе царской илы въехал во дворец, сын вышел встречать его и отец, прищурив единственный глаз, улыбнулся и громко спросил:
— Стало быть, Александрополь?
Царевич без тени смущения гордо вскинул подбородок.
"Да, это он!" — подумал Каэтани с благоговением, — "самоуверен и честолюбив".
Его представили царевичу тут же и с первой минуты знакомства он захватил куда больше внимания Александра, чем повесть о перипетиях осады двух городов. Да положа руку на сердце сказать — он захватил всё внимание юноши.
— Кое-кто из моих родичей служит Господу…
— Как жрец?
— Да, как жрец. Меня готовили, как воина Его Святейшества Папы. Это как… навроде защитника святого места, например Дельф. Меня всегда более привлекала стезя воина, нежели жреца.
— Ты говорил, что все ваши жрецы — воины. И Гвидо?
— Возникнет надобность, возьмёт меч и он, долг пастыря защищать свою паству.
— Мне показалось, что он скорее философ, — задумчиво проговорил Александр, — жаль, Аристотель уже уехал. Полагаю, им было бы интересно побеседовать.
Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец — невелика потеря, но вот сын…
Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.
Некоторое время они шли в молчании.
— Ты ведь можешь прорицать, Онорато, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.
— Не совсем так, — возразил герцог заметно напрягшись.
Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.
— Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?
