Скованный Прометей - [20]

Паша начал речь:

— О, воины! Гребцы! Слушайте меня! Вы видите, случилось нечто загадочное. Время необъяснимо ускорилось, а многочисленный флот наших врагов почти весь исчез из виду. Нет дымов, и горизонт очистился. Не буду обманывать вас, я не знаю, что произошло, но напомню — всё в этом мире происходит по воле Аллаха! Время в его власти, а смертные не в состоянии постигнуть промысел Всевышнего. Воины! Гребцы! Изгоните страх из своих сердец. Мы уцелели в великой битве, а флот кафиров сгинул без следа, и лишь жалкие остатки его маячат на горизонте. Это ли не благое знамение?

Воины зашумели, некоторые переглянулись, кто-то закивал. Лица гребцов не выражали никаких эмоций, кроме смертельной усталости.

Улуч Али повернулся к капитану.

— Ибрагим-реис, просигналь всем остальным, пусть приблизятся. Передай им мои слова, и пусть по цепочке их узнают все. Пусть капитаны успокоят людей. Потом поставить паруса и взять курс на юг. Когда галеры кафиров скроются из виду, повернуть на восток. Мы возвращаемся в Инебахти[17].

— Будет исполнено, мой повелитель, — склонился Ибрагим.

Улуч Али вернулся в каюту. Некоторое время отдыхал, а потом велел привести писаря. Когда тот прибыл, уселся в углу каюты за раскладным столом, и разложил перед собой письменные принадлежности, бейлербей начал диктовать письмо.

То был отчёт султану.

Паше ещё никогда не приходилось выступать в роли горевестника и он тщательно взвешивал каждое слово. Как сообщить о поражении так, чтобы отвести от себя гнев Селима?

"Под Вашим великим руководством и Вашим непобедимым мечом флот захватил Кипр. Он подверг огню занятые неверными острова, уничтожив их жителей и захватив множество пленных. Мы, рабы Вашего величества взяли и разрушили Бетимо на Крите, вернули Сопот, уничтожили и захватили много венецианских галер. Наконец, флот встретился с армадой христиан и отважно сразился с ними…"

Улуч Али лежал на койке, осторожно поглаживал забинтованную рану и почти не мигая смотрел в потолок. Писарь терпеливо ждал продолжения.

"Али-паша поручил мне командование левым крылом. Я обратил в бегство правое крыло христиан. И хотя венецианские галеасы нанесли большой урон нашим галерам, Вы, мой господин, можете быть уверены, что потери Ваших врагов не меньше, чем наши потери".

Дверь приоткрылась. Раздался голос Тарика:

— Мой господин, Гассан-эфенди просит принять его.

— Пусть войдёт.

Телохранитель посторонился, пропуская посетителя. Если бы в каюте сейчас находился Паоло Бои, он бы, верно, дар речи потерял от изумления. Ибо вошедшим был никто иной, как Игнио Барбаросса.

— Присаживайтесь, Гассан-эфенди, — предложил Улуч Али по-турецки.

С этим человеком он никогда не говорил на арабском, хотя тот его знал.

Рыжебородый сел на предложенный стул. Писарь вопросительно взглянул на пашу. Тот глазами указал на дверь. Писарь встал, согнулся в поклоне и, пятясь, вышел вон.

— Что вы намерены делать дальше, мой господин? — спросил рыжебородый.

— Возьмите письмо со стола, — предложил Улуч Али, — прочтите.

Барбаросса пробежал глазами строчки. Лицо его при этом не выражало никаких эмоций. Он поднял взгляд.

— Когда мы придём в Инебахти, вы поскачете в Эдирне, — распорядился Улуч Али, — Его величество сейчас там. Доставите ему это донесение.

— Разве я плохо служил вам, мой господин? — спросил Барбаросса, — вы хотите, чтобы мне сняли голову?

На лице его не дрогнул ни один мускул.

— Вы считаете, что слова недостаточно удачно подобраны, дабы умерить гнев Его величества? — спросил Улуч Али.

Барбаросса медленно покачал головой.

— Нет, мой господин. Едва ли я мог бы написать лучше в сложившемся положении.

— Чего вы боитесь в таком случае?

— Вам, мой господин, вряд ли что-то грозит. Флот можно выстроить новый, а вот опытных флотоводцев у Его величества не так уж много. Вы лишний раз доказали, что едва ли кто-то сравнится с вами. Но вот ко мне Мехмед-паша вряд ли будет благосклонен.

— Кому вы служите, Гассан-эфенди? — спросил Улуч Али.

Он повернулся на бок и приподнялся на локте.

— Мне или Мехмед-паше?

— Я служу Империи, мой господин, — ответил Барбаросса на итальянском.

— Интересно, чьей? Может быть Габсбургам? — также по-итальянски поинтересовался Улуч Али. — Вы убедили Муэдзинзаде, что христиане рассорились и Веньер непременно покинет Лигу, но я собственными глазами видел венецианские знамёна и в центре, и на северном крыле.

— Это был Барбариго, — ответил рыжебородый.

— Даже если так, чем это облегчило нам задачу? Галеры-то остались.

— Увы, я не всесилен, — спокойно ответил Барбаросса, — мне не удалось выполнить задание. Что же до вашего вопроса… Вы — бей над беями, но приказ самого великого визиря всё же перевешивает ваш.

— И даже приказ султана? Его величество совершенно точно дал понять, что желает победы в честном бою, без козней и интриг.

Барбаросса опустил взгляд, пряча улыбку. Он знал, что сей вопрос не требует ответа.

Селим Пьяница очень хотел сравниться победами со своим великим отцом, но Всевышний не наделил его ни талантом полководца, ни умением выбирать нужных людей. Очень многих удивило решение султана назначить капудан-пашой Муэдзинзаде. Одни придворные полагали, что выбор будет сделан в пользу Пияле-паши, второго визиря, победителя при Джербе, покорителя Хиоса, сына хорватского сапожника. Другие считали, что командующим будет завоеватель Кипра, Лала Мустафа-паша, который ко всему прочему родился в той же боснийской деревне, что и великий визирь.