Скорее счастлив, чем нет - [15]

Отсюда видно второй двор, средний из наших трех. Темно-бурые столы для пикника, площадку, где мы когда-то играли в «Не наступай на зеленое». С третьего двора мчится Дэйв Толстый. Он запыхался и тормозит.

Нолан валит его – один есть.

Томас туда даже не смотрит.

– Ничего у вас тут сокровищница, – бросает он, наклоняясь и поднимая сломанный йо-йо. Потом пытается раскрутить, но диски срываются с нитки и врезаются в безголовую куклу Барби. – Давно вы с Женевьев встречаетесь?

– Год с лишним. – Я подбираю джойстик от «нинтендо», раскручиваю провод над головой, как лассо, и кидаю находку обратно на щебень. – Мне с ней безумно повезло. Она прощает меня, даже когда я не достоин прощения.

– Ты изменял? – деловито интересуется Томас. – Как только я начал пялиться на других девчонок, сразу понял, что чувства к Саре проходят.

– Не изменял. Умер мой отец. Ну, наложил на себя руки, и я долго не мог оправиться. – Я редко поднимаю эту тему. Иногда сам не хочу, иногда друзья не желают влезать в беседы про смерть и горе.

– Соболезную. – Томас садится на крышу и принимается разглядывать пустые бутылки. Не слишком занимательная находка, но, наверно, ему просто неловко смотреть мне в глаза. – Но почему Женевьев должна была тебя бросить?

– Я еще не все рассказал. – Глаза сами находят изгиб шрама на запястье.

– Кто ты такой? – спрашивает Томас.

– Чего?

– Расскажи, кто ты такой. Не прячься. Я никому не выдам твоих тайн.

– Ты же только вчера сдал своих друзей, чтобы понравиться моим.

– Эти мне не друзья, – отвечает Томас.

Я сажусь напротив. Не давая себе времени передумать, вытягиваю руку ладонью вверх, чтобы было видно шрам-улыбку – как эти слова вообще сочетаются? Вверх ногами кажется, что смайлик хмурится. Но вот Томас садится рядом, наклоняется и обхватывает мою руку своей. Подносит к глазам и напряженно изучает.

– Ничего гейского, но… – поднимает он взгляд. – Слушай, он на улыбку похож. Прямо смайлик без глаз.

– Ага, я тоже каждый раз об этом думаю.

Он кивает.

– Я постоянно винил себя, что я плохой сын. Мама все повторяла, что он это сделал, потому что был несчастлив, и я решил, что мертвым тоже стану счастливее… – Я веду вдоль шрама ногтем: слева направо, справа налево. – Наверно, это был крик о помощи. Я не хотел чувствовать того, что чувствовал.

Томас тоже проводит рукой вдоль шрама и пару раз тыкает пальцем мне в запястье. Его пальцы все перепачканы: сначала он трогал йо-йо, потом копался во всяком другом хламе. Я вдруг понимаю: он поставил над шрамом два темных отпечатка пальцев, и получились глаза.

– Классно, что ты этого не сделал, – говорит он. – Жалко было бы…

Он хочет, чтобы я существовал и дальше. Теперь я тоже этого хочу.

Я высвобождаю ладонь и кладу руки на колени.

– Твоя очередь. Кто ты такой?

Его брови сходятся домиком, как будто он раздумывает – кто же он может быть? Не дождавшись ответа, я уточняю:

– Мы уже не маленькие, конечно, но кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Хочу снимать кино, – тут же отвечает Томас. – Хотя ты, наверно, заметил, я и сюжет своей-то жизни никак не придумаю, куда уж там целый фильм.

– Я бы не сказал… хотя и не поспорю. А почему кино?

– С детства мечтал, с тех пор как посмотрел «Парк Юрского периода» и «Челюсти». Честно, преклоняюсь перед Спилбергом, у него акулы с динозаврами реально страшные!

– Я «Челюсти» так и не видел.

Томас пучит глаза, как будто я заговорил по-эльфийски:

– Я бы выцарапал себе глаза и отдал тебе, чтобы ты прочувствовал всю мощь этого фильма! А в конце Спилберг такое придумал! Когда… Не, не буду спойлерить. Заходи как-нибудь ко мне, посмотрим.

За нашей спиной хлопает, закрываясь, окно.

Мы подрываемся. Там стоят Брендан и Малявка Фредди. Я лихорадочно вскакиваю на ноги, как будто меня застали со спущенными штанами с кем-нибудь, кто совсем не моя девушка.

– П-привет, вас еще не поймали?

– Не, – отвечает Малявка Фредди. – Что делаете?

– Передохнуть сели, – вру я. Томас одновременно признается:

– Разговариваем.

Брендан как-то странно смотрит на нас, потом в его глазах проступает страх. Я оборачиваюсь: к нам несется Нолан, в окне застрял Дэйв Толстый. Мы бросаемся к окну с другой стороны. Вот Томас бежит рядом, вот он упал. У меня десятая доля секунды, чтобы решить, спасаться или помочь ему. Я кидаюсь посмотреть, что с ним.

Меня стискивает Нолан:

– Дикая охота, раз, два, три! Дикая охота, раз, два, три! Дикая охота, раз, два, три!

Меня поймали. Плевать. Я сажусь на корточки рядом с Томасом. Он массирует колено.

– Все нормально?

Он кивает, дышит с присвистом… Вот сейчас оттолкнет меня, убежит, а мне за ним всю игру гоняться. Не, нафиг. Я обхватываю его:

– Дикая охота, раз, два, три, дикая охота, раз, два, три, дикая охота, раз, два, три.

Мы всей компанией спускаемся искать А-Я-Психа, пока игра не кончилась. Брендан со всеми нашими прочесывает гараж, а мы с Томасом бежим к балкону: надо осмотреть все проходы, заглянуть за каждый мангал, перевернуть каждый сдутый детский бассейн. Томас прихрамывает.

– Теперь ты кое-что знаешь обо мне, а я – кое-что о тебе, – произносит он, морщась и пытаясь не отставать. – Расскажи теперь о Женевьев.