Скорее счастлив, чем нет - [13]

– Думали меня запугать вот этим?

– Я тебя пожалел, – возмущается Брендан. Женевьев садится рядом с другими выбывшими.

Брендан бросает мяч, тот рикошетит прямо Томасу в руки. Томас кидается в погоню, швыряет мяч, но попадает в цель уже после того, как Брендан крикнул: «Суицид!» – и получает штраф. Мяч катится к А-Я-Психу – Томас с непривычки что-нибудь себе сломает! Я бросаюсь на перехват, падаю и отбиваю себе плечо. Вскакиваю; Томас еще не у стены.

– Живой?

– Бросай! – орет А-Я-Псих.

Я бросаю – блин, промазал.

Теперь к стене бежим мы оба. Томас кричит: «Суицид!» А я не успеваю: в меня прилетает сокрушительный удар, я впечатываюсь в стену и сползаю по ней.

– Аарон!

Ко мне бросается Женевьев. Но я в порядке, подумаешь, пару дней голова погудит. Женевьев массирует мне виски. Я оборачиваюсь: А-Я-Псих пляшет на месте, радуясь классному удару. Брендан только головой качает: ему стыдно, что я так бездарно бросил.

Остаток игры мы сидим с Женевьев вдвоем. Голова трещит.

– Все точно нормально, малыш?

– Угу, щас бы аспирина нажраться до потери пульса… – Поскольку я недавно пытался покончить с собой, мне стоило бы выражаться осторожнее.

Мы следим за игрой и обсуждаем, что во вторник она улетит в Новый Орлеан и там некому будет доставать ей что-нибудь с верхних полок, потому что я-то остаюсь. Когда я собираюсь сказать ей кое-что из фильмов для взрослых, Томас мощным ударом подбивает Дэйва Толстого. Брендан уверяет, что даже у него в ушах звенит. Конечно, парня с защитной жировой прослойкой все жалеют… А мне, блин, по голове двинули, и никто, кроме моей собственной девушки, и слова не сказал. По ходу, теперь я под ее личной ответственностью.

Играть остаются только Томас, Брендан и А-Я-Псих. По ходу, Томасу или Брендану придется срочно отращивать яйца, а то А-Я-Псих выиграет, пальцем о палец не ударив. Брендан очень неудачно кидает мяч (но не буду же я смотреть на него с укором), он откатывается к моей маме и соседям.

– Сейчас принесу, – вызываюсь я: надо же проверить, могу ли я после такого удара ходить. На удивление, я даже не шатаюсь и не дергаюсь, как игрушка с отходящим контактом. Я подхожу к маме, беру у нее из рук мяч и кидаю Брендану.

– Жестко играют.

– Скучаю по шарикам с водой, – вздыхает мама.

– То есть когда мы обстреливали А-Я-Психа бутылками с водой, тебя все устраивало?

– Боюсь, бедному мальчику уже ничего не страшно, – вздыхает мама чуть громче, чем надо. Соседи – я их вроде бы знаю, но при этом мы не знакомы, если вы понимаете, о чем я, – хихикают.

С ними стоит женщина, которую я типа как бы точно знаю. У нее незабываемые пронзительные зеленые глаза и взъерошенная копна огненно-рыжих волос. Она похожа на зажженную свечку.

– Привет, приятель, – произносит рыжеволосая красавица; у нее британский акцент с легкой ноткой южного Бронкса.

– Эванджелин! – едва не выкрикиваю я.

Когда-то она была моей няней, и я был в нее безумно влюблен. Так странно видеть у нее в руках алкоголь… В детстве я никогда не видел, чтобы она пила; хорошие няни не пьют при детях.

– Я бы тебя обнял или типа того, но я дико вспотел и, ну, воняю…

Девушка отставляет пиво и смело меня обнимает. Ерошит мне волосы, заглядывает в глаза:

– Вот ты какой, Аарон Сото девять лет спустя… Симпатяга вырос. Небось за тебя все красавицы передрались?

– У меня одна-единственная девушка, – гордо заявляю я. А классное ощущение – сказать своей первой любви, что уже занят. А вот не надо было меня отшивать после марафона «Могучих рейнджеров»!

– Замечательная девушка, у которой он вчера, оказывается, ночевал, – ворчит мама. – Мне даже не сказал!

– Как тебе Лондон? – спрашиваю я Эванджелин, будто не замечая маминого ворчания. Если я не путаю, няня старше меня всего лет на девять-десять. – Ты же разбила мне сердце ради учебы за границей! – Когда она уехала, я плакал днями напролет, но сейчас, конечно, ни за что не признаюсь.

– Да, я изучала философию в Королевском колледже. Хотя, если бы можно было отмотать время вспять, я бы лучше с тобой в машинки играла, чем слушала про всех этих досократиков.

– Столько лет ждал этих слов! – улыбаюсь я. – Надолго ты в городе?

– Надолго, надолго. Мне еще предстоит искать работу, но как же офигенно вернуться в Штаты! Даже в самые убойные пробки наше метро все равно лучше лондонского. – Вдруг она грустно смотрит на меня; раньше она с таким видом сообщала мне, что мама еще на час-два задержится на работе. – Соболезную насчет отца, приятель. Если захочешь поговорить, звони. Готова выслушать даже о том, как брат не дает тебе поиграть в консоль.

Я сую ладонь в карман, чтобы не было видно шрама. Мама опускает голову. Пожалуй, с Эванджелин поболтать всяко лучше, чем с доктором Слэттери, мерзким психологом, к которому я ходил несколько недель.

– Позвоню. – Я натягиваю на лицо улыбку: все вокруг желают мне счастья не меньше, чем я сам. – Добро пожаловать домой.

Я возвращаюсь к друзьям: А-Я-Псих как раз подбивает Брендана. Томас, видимо, выбыл пару минут назад: он уже подсел к Женевьев и, наверно, снова обсуждает с ней светлячков. Я сажусь с другого ее бока. Малявка Фредди спрашивает: