Скопус. Антология поэзии и прозы - [5]

— Не скажите, Боря, там тоже есть театральная публика…

— Главное, теперь номера больше не будет…

— Не говорите так. Вы найдете себе мальчика. Конечно, Георгий был танцор…

— Миша, вы опытный администратор… но разве кто-нибудь сможет со мной станцеваться…

— Боря, незаменимых нет. Пусть я любил Георгия, как родного…

— Миша, я собираюсь жениться.

— Что это вам даст? Простите, вы с кем-нибудь?..

— Нет, я просто думал…

Мальчика привел Миша. Где он высмотрел его? Мальчику было семнадцать лет, и на Русанова он смотрел испуганно. Им трудно было станцеваться. Но у мальчика было дыхание и крепкие ноги. Через два месяца мальчик стал похож на настоящего Русанова. Он переехал на квартиру к Борису, и утром они оба отправлялись на тренаж в филармонию. Миша перестал приходить с пивом и брынзой, режим такого не позволял. Через полгода они танцевали в концерте, и только знатоки могли отличить, кто Русанов. Название номера они сохранили.

Мальчик оказался спокойным по нраву и слушал Бориса как старшего. И только иногда Борис ощущал, что рядом с ним чужой… Такие моменты приходили неожиданно и в самое разное время: на концерте, ночью дома. Борис и мальчик проработали вместе семь лет. Однажды мальчик собрался жениться, но Борис сказал, что, хотя дело это его не касается, танцевать вместе они после этого не смогут, им придется расстаться. И мальчик выбросил из головы свою затею. Он тоже привык ходить в кукольный театр. Кстати, там показывали пародию на братьев Русановых, видимо, очень смешную, потому что зал смеялся. Но Русановы не смеялись, они изучали движения кукол.

Борис умер неожиданно, так же как брат, с той только разницей, что это произошло до концерта, и номер Русановых пришлось заменить иллюзионистом. Мальчик и администратор Миша занимались похоронами, квартирными делами. Вечерами Миша приходил в квартиру Русановых с пивом и плавлеными сырками, пил и ел, и они с мальчиком вели разговоры тихими голосами.

— Борис хорошо работал, у него был прекрасный щелчок.

— А повороты?!

— Ах, вы не знали Георгия!

— Жаль, что погиб номер…

— Вы не должны так говорить. Я вам найду мальчика. Он вам заменит Бориса.

— Теперь придется менять название номера…

— Что вы! Публика такого не простит. Братья Русановы — это афиша. Афиша — это сборы… Да что я вам буду говорить!..

И Миша привел мальчика. Ему было восемнадцать лет. Он смотрел на Русанова большими преданными глазами. Они станцевались. И мальчик переехал на квартиру Русановых, и они стали вместе ходить на тренаж в филармонию. И в театр. И в кино. Они оба еще молоды. И номеру жить. С джазом. И красной строкой.

Шнабис

Мне было семнадцать лет, когда они вошли в Латвию. Русские ушли, а немцы пришли. Незадолго перед этим у нас отняли наш хутор и записали в колхоз. То есть мы остались жить там же, только теперь ни дом, ни поле, ни сараи, ни коровы нам не принадлежали, просто все осталось на месте, но теперь принадлежало всем — и косому Яну, который всегда пил шнабис, если было на что, и Осисам, которые из всех крестьянских работ любили только уборку картофеля, и даже Лепиньшу — деревенскому тронутому, всем теперь принадлежал наш хутор… Что вы спрашиваете? — Шнабис? Ну, эта водка, шнапс — по-немецки, у нас много в языке слов из немецкого, помещики раньше были почти только немцы. Ульманис дал нам землю, мы жили хорошо и вся Латвия жила хорошо, к нам приезжали на заработки поляки, и литовцы, и все. Конечно, голодранцы были, в городе. Ну, как сейчас! Вы знаете, теперь все живут немножко лучше, чем раньше жили бедняки, теперь никто не живет хорошо. Если это социализм… Но я вам рассказываю не о том…

Мы жили на хуторе недалеко от Тукума, за озером Валгумс, теперь к озеру не подъедешь, там отдыхает правительство, простому человеку рыбу не дают ловить. А! Они забрали все озера, все лучшие куски побережья, понастроили вилл, не у каждого министра из правительства Ульманиса были такие… Но я опять отвлекаюсь в сторону от рассказа… В сорок первом году, ранней зимой, пришел к нам на хутор солдат-немец и сказал нам, и мы его поняли, потому что немецкий язык каждый латыш моего возраста понимает, что нужно очистить дорогу. Он сказал это нам, и нашим соседям и еще другим крестьянам. И мы вышли чистить дорогу. Надо сказать, что солдат тоже чистил с нами дорогу, поставил ружье к сосне и работал. Бояться ему было нечего. Видите ли, у нас в Латвии партизанского движения в то время не было, оно началось позже, в сорок пятом, сорок шестом, даже еще позже… Очистили мы порядочный кусок дороги, так, километра три. Всего нас было пять крестьянских семей. Человек двадцать мужчин и юношей. Немец остался доволен нашей работой, хвалил нас и велел принести ведро чистой воды. Ближе всех был наш колодец, я сходил за водой, принес. Немец вынул из внутреннего кармана шинели какой-то пакетик, высыпал его содержимое в ведро, размешал чистой палочкой, потом вынул из другого кармана складной бокальчик, зачерпнул из ведра, выпил, с трудом выдохнул воздух, сказал «гут» и ушел. Постояли мы у ведра, потом кто-то наклонился, понюхал жидкость, которая была в ведре, и сказал, что это шнабис. Кружка нашлась, и стали ею зачерпывать и пить. Ведро у нас было большое, воды я принес много, так что каждому пришлось не по одной кружке. Выпил и я. Без закуски. И опьянел. И не я один. А потом стало нас всех рвать, всех мужчин из пяти крестьянских хуторов. Было нам всем очень плохо. Несколько дней болели. И вот стал я думать, что же такое произошло: немец ли хотел нас отравить, хотя за что? Или просто мы все перепили, немец-то выпил только бокальчик, а мы дорвались. Так я и не решил, что произошло. Но одно, скажу я вам, все сообразили: есть у немцев такой порошок, который воду превращает в шнабис. Мы, латыши, так делать не умели. Да и теперь так ваши делать тоже не могут…