Скопус. Антология поэзии и прозы - [43]

И все, больше и ничего не понимал. Ну просто отказывался понимать.

Знаете этот коротенький рассказ из Агады про мальчика и голодных работников? Очень поучительная история, я вам его коротко повторю.

У одного человека был большой виноградник, и нанял он однажды работников оборудовать его малость: землю перекопать, ветки подрезать сухие. И каждый день, ровно в полдень, привозил им пищу. Сынишка же его малолетний тоже трудился на винограднике вместе с работниками этими. В один прекрасный день задержался хозяин с обедом и вовремя не приехал. Проходит час, два проходит — рассвирепели работники голодные, набросились на ребенка: «Давай нам еду немедленно, иначе убьем тебя на месте!» Испугался мальчик и взмолился к небу всеми силами души: «Господи, видишь, убивают меня ни за что эти люди? Хоть бы Ты накормил их чем можешь!..» И чудо случилось: на пальме финиковой, что росла поблизости, вдруг цвет возник, плоды завязались и в тот же миг созрели.

Рассказик этот вполне со счастливым концом, как видите. И мальчик жив остался, и эти работники нечестивые насытились. Но соль-то совершенно в другом: как скоро слышит Божье ухо каждый вопль невинного и несчастного! Вот о чем думал я над бумажкой Шляка и Литаса. И содрогался, сидя в летящем такси, все в голове смешалось: рыбка маленькая, финики на пальмах, зэк, разваленный пополам…

В ту ночь он оставался еще в морге, домой привезли его утром.

В большом дворе на Театральной было много беседок, благоухали розы в обширных клумбах, качались купы акаций. Было темно во дворе, люди сидели в беседках из плюща и виноградных лоз.

Здесь я увидел столько знакомых, что никакой отъезд в Израиль не собрал бы их мне: все боксеры городские, все однокашники. Они грызли семечки, были бледные и курили, как лошади.

Я вытащил из беседки Шляка и отволок его под темную акацию: разузнать, как же это случилось!?

Утонул Шурик на Анхоре. И вовсе не на водопаде, а много выше. Утонул, погиб или попросту был убит — это сказать трудно, сами судите. Через мост, на другом берегу есть маленькая поляна, вся в зеленой траве и ромашках, а у самой воды — трамплин. Каждый купальный сезон мы складывали этот трамплин из камней, штукатурили глиной покатую его поверхность. Здесь мы купались еще пацанами всегда, сюда же приводили своих девушек, а после — купались и с женами. Сюда бы, кажется, мы и стариками всю жизнь приходили. Так и называлась она — Боксерская поляна. Мы ее навсегда застолбили.

Утром купались там Шляк и Литас с женами. Их жены сейчас сидели в беседках и тоже грызли семечки и курили… Потом пришел Шурик. Разделся быстро, разбежался, взлетел на трамплин и чистой такой «ласточкой» обозначился в воздухе. С берега они видели, как ушли в воду его руки, голова, плечи, и вдруг тело как-то странно сломалось, будто Шурик на стенку налетел. И пропал… Сразу им это не понравилось и показалось подозрительным. Но подумали — шутка. Никаких стенок напротив трамплина там быть не могло и сроду не бывало. А кроме того, всем известно было, что он с водой черт-те что вытворял. Он мог нырнуть и целый год не показываться. Вы здесь на берегу начинали со страху икать, а он, гад, идет себе спокойненько со стороны кирпичного завода… Особенно, если женщины на поляне сидели. А жена у Шляка — невыразимая красотка, при ней не то чтобы «ласточкой» прыгать, при ней сидеть да выть хочется.

Потом я тоже сидел вместе со всеми в беседках и грыз семечки. До самого утра сидели мы так в беседках.

Подняться к его родителям на третий этаж — на это я решиться никак не мог. Я был бы последней скотиной, покажись я им сейчас. Ведь именно появление близких друзей покойного всегда вызывает у родных жуткие припадки и слезы. С первого класса мы были с Шуриком неразлучно вместе. Они бы с горя умерли, поднимись я к ним, если вообще были живы еще там.

Утром я чуть не чокнулся. Любой бы чокнулся на моем месте, узнай он то, что я знал.

Лежал он в гробу весь изувеченный. Не приведи Господь увидеть вам такую шишку лиловую, что была у него на голове. Она была как еще одна голова на нем. Но к этому я сумел еще подготовить себя за ночь в беседке. Угадывался на нем рисунок ушей, тонкий красивый нос… Из этого носа я старался пустить красную юшку в детстве. Узнавались его губы, которые так нравились девушкам… Но не от этого хотелось чокнуться. Кто-то шепнул мне, что у Шурика пробита затылочная кость и шейные позвонки проникли ему в самый мозг. Помните, ведь именно это и пожелал ему зэк перед смертью, именно шеей и проклял! Так и воскликнул: «Чтоб шею тебе сломало!»

В квартире полно было народу. Стояли вокруг гроба, по-разному плакали, целовали покойника. И никто не говорил про зэка. Я думаю, никто, кроме меня, и не знал об этом, да и сейчас не знает.

Стоял я у гроба, точно зашибленный чурбан, так и не поцеловав друга. Тут же захотелось бежать на нашу поляну и самому проверить весь берег напротив трамплина. Мы же дна там не могли достать никогда! И чтобы совсем не рехнуться у гроба, тешил предположением: может, лодка где-нибудь затонула, и ее прибило туда под водой? Или камень какой принесла река с верховьев своих, с Тянь-Шаня? Ничего подобного на Боксерской поляне никогда не случалось.