Скопус. Антология поэзии и прозы - [42]

Пока Семеныч ворочал локтями в автобусе, продираясь ко мне, я и последнее вспомнил: пошел он служить в армию, попав в какие-то спецчасти под Москвой, и страшно был засекречен. Даже писем не писал домой. А я все думал: спортсмен, смельчак, с высшим образованием — на таких, как на лакомый кусок, кидаются в военкомате. Вот же повезло человеку! Чего это он там под Москвой постигает?! На кого обучается? Конечно же, на разведчика в загранку…

Следующая за почтамтом остановка — Первомайская. Здесь мы из автобуса соскочили и крепко обнялись.

Сначала я так и думал, что Шурик стал важной секретной птицей, и ничего не сказал ему про Израиль. Он так и не узнал, бедный, что я туда еду.

Глядел я ему в бледное, проясненное лицо, глядел в глаза, где лежала тяжелая грусть и неведомая мне вина. Рассказ его был тих, а в голосе уже не слышались знакомые мне натиск и удаль.

Сначала я здорово растерялся и стал с большим почтением думать о спецчастях, если им удается делать такие лица, глаза и голос. Ну просто бери и посылай человека в Израиль. Но быстро все раскумекал.

…Служил под Москвой он недолго, и был переброшен вскоре в Среднюю Азию, в дивизию генерала Садрединова. Это не конвой и не обычное этапное сопровождение. Служба здесь значительно деликатней. Взбунтовался, к примеру, какой-нибудь лагерь в пустыне или в тугаях дельты Аму-Дарьи, — моментально тревога по дивизии, и высаживаются вертолетами прямо на объект. Настоящая военная операция: с танками, вездеходами, тяжелым оружием. Лагерей же в Средней Азии уйма, и всех их дивизия Садрединова курирует. Это отсюда, из Иерусалима, вы можете по целомудрию своему воскликнуть: ну кто это там обитает, в Каракумах, да Кызалкумах: пески, саксаул, верблюды?! Э, нет, евреи, будьте уж тут спокойны, я эти пространства вдоль и поперек исшаркал. Там тебе руднички урановые со смертниками по приговорам, прииски золотые в окрестностях Заравшана, соль, медь, уголек… Вода у них привозная, гнилая, солнышко круглый почти год до жил и черной кости тебя иссушает. Самумы, бури песчаные, а пища — песок на зубах. Тут не только что бунтовать, тут вообще люди память теряют в безумии. Я эти призраки видел за колючими проволоками.

Слушаю друга я, смотрю в лицо его новое, хорошее, и все у меня концы с концами не сходятся: души его пробуждение и — дивизия Садрединова. Стоим мы с Шуриком у гастронома, на остановке. Как из автобуса вышли, так и стоим. Дует нам ветерочек прохладный, слышится запах арбузов, инжира и дынь со стороны Алайского базара. Курим, как сумасшедшие, и он продолжает:

…Садимся мы как-то ночью под Тамды, заскакиваем прямо в зону. А они в нас палками, камнями. Подмяли мы их баррикаду возле ворот, и «калачами» налево-направо жарим. Тут ведь себя не помнишь, пьяные все в дупель. Смотрю, чешет впереди меня фигура, в барак от огня скачет… Бежит от тебя человек, чего еще, спрашивается, надо? А я вот взял — и очередь по ногам. Подлетаю к нему, кричу: «Беги, беги, сучье вымя! Беги…» А он ползет от меня с ногами перебитыми, хвост кровавый пускает. Потом оборачивается — все лицо в слезах: «Да бегу же я, бегу… Не видишь, что убегаю? Будь ты проклят, палач мой! Чтоб шею тебе сломало!» Тут я его еще раз из «калача» ударил, развалил пополам…

Помолчал Шурик, еще сигарету запалил. Курим, стоим. Вижу — боль у него в глазах. И понял я эту боль его. Повздыхали оба. А я не тороплю его: чего тут торопить друга? Очень я все это увидел… Стоим, нюхаем дыни со стороны базара.

…Сразу и захворал я после этого, нервы нехорошие появились. По врачам пошел, смотаться хочу из дивизии. А ведь знаешь, как они отпускают человека из подобных заведений? Туда-сюда суюсь, никак не хотят списать: целый снаружи, моча с калом первоклассные анализы дают… Наконец комиссовали. Амба на этом, расплевались, как говорится, с Садрединовым. Что-то новое начинать надо…

Там же, у гастронома, мы и распрощались с Семенычем.

Посоветовал я ему снова в геологию уйти: экспедиции, дальние маршруты и всякое такое: авось помаленьку все и забудется. Или женись, говорил я ему, на девушке доброй, а она тебе деток произведет. Знаешь, сказал я ему, какая это пристань отдохновения — семейная жизнь?! За тобой ведь, помнишь, девки какими грандиозными косяками бегали…

А сам думаю: ну и тайга, ну и джунгли! Господи, отнеси Ты меня подальше отсюда, да поскорей!.. Вы ведь помните, чем у меня голова забита была тогда?

Дня, кажется, через три, не более того, летел я в первом попавшемся такси на Театральную. Летел, как угорелый, пытаясь понять страшный смысл коротенькой бумажки в руках: «Утонул Шурик Семенов, приезжай на Театральную, Шляк, Литас».

Весь день я бегал по городу в хлопотах по еврейским своим делам. Помните наши хлопоты перед отъездом? А вечером, когда притащился домой, жена и вручила мне эту бумажку.

«Театральная» — было понятно. Там получили они другую квартиру после землетрясения когда начисто развалило весь район Ниазбекской. Сейчас и места того не найдешь, где был хлебный магазин, Дом коммуны и тот бассейн со смарагдовой водой.

«Шляк и Литас» — тоже дошло: боксеры из сборной команды республики, все мы были одной бражки, дружили…