Скопус. Антология поэзии и прозы - [20]

Море: на черном бархате ночи безраздельно господствует луна, и оно с профессиональной продажностью часто сдаваемых городов повторяет дневную комедию чествования триумфатора. Какой из этих триумфов пышнее, подлинней, можно судить только при их наглядном сопоставлении: вот половина неба принадлежит солнцу, половина — луне, на море, соответственно, две дорожки, а беспристрастное жюри, не знающее, какая из половин чья — это могут быть только слепые — сидит на берегу и определяет, что красивей,

Выйдя на берег, старец не стал ломать деревья, с кряхтеньем волоча их по песку, чтобы затем связать одно с другим, сидя при этом на корточках, отчего вся анатомия доисторической птицей проступила бы сквозь натянувшуюся от плеч до поясницы материю, да еще глупый лизун без труда проник бы своей белой пеной под оторвавшиеся от песчаной тверди бледные пятки, да еще графические бисеринки пота задрожали бы на исчерченном тонюсенькими линиями японском лбу — нет. Не взвился он также огнедышащим драконом и не полетел по воздуху, извергая в ночное небо языки красного пламени. И даже рук не простер он над волнами, дабы со дна морского всплыл его прежний плотик, бережно удерживаемый там наядой — нереидой после потопления — нет. Но не потому вовсе, что не мог (зачем же умалять его возможности), — и мог, да не хотел. Ведь сказка-то еще не завершилась и пока не завершится, он будет ждать ее, на этот счету него со сказкой был уговор. Сел он, значит, на берегу, словно в молодости, когда еще был рыбаком у себя в Японии, и ждет. А сказочка торопится, начинает прыгать с пятого на десятое, комкает самое себя, только бы поскорей кончить и, — за ним, на берег моря! Как будто он уйдет без нее, или неудобно его заставлять ждать. Ведь нет же. (Были ль вы когда-нибудь учителем, и случалось ли вам не уложиться с объяснением нового материала, и пронзала вас тогда каленая игла школьного звонка, и вы просили еще две минуты внимания и всем сердцем действительно хотели что-то объяснить, но вас уже не слушали, складывали книжки, закрывали ручки — ранило вас это или нет — им безразлично, для них вы уже пронзенное тело, хотя и бьетесь еще у доски, как больная птица?) Итак, сказочка торопится безбожно, торопится как женщина, позабывшая обо всем на свете, но ведь и те не мчатся голыми по улице, приличия-то соблюдают, так изволь и ты, козочка, ради приличия сказать, что же объявил твой любовник осоловевшим от тоски князю и его приближенным. (Ну, видано ли подобное? И от этого она хотела увильнуть… Были ли вы когда-нибудь учеником, и случалось ли вам обрывать сочинение на полуслове? Словно пригвожденное молнией звонка, сморщившимся, обуглившимся хоботком застывало оно на строчке. Но если только злодей еще не вырывал тетрадки из рук, то жалкая попытка закруглить все каким-то кадансиком все же предпринималась.) «…Японский мудрец сказал, что младенец выздоровеет…» — и маленькая пауза, маленькая, потому что она не может ехидничать долго, ведь ее там ждут. Но все же не удержалась (ехидство!!!), чтобы не взглянуть в зал, поджав губки, как бы говоря: «Ну что, утерлись своим приличием, очень интересно было услыхать?» Совсем осатанела девочка. Ну, ладно, шутки шутками, а сказка сказкой. Она согласилась «коротко и толково» (формулировка наша — не так бьет по самолюбию, как «кое-как да лишь бы отвязаться») изложить дальнейшее. Послушаем — но все же, какие кругленькие и упругенькие эти «коротко и толково», этаких два кругленьких и уютненьких местечка.

VII

Тянулись ровненькими окошечками дни, вагончиками пробегали недели, собаки тявкали, кошки мяукали, резались и отваривались куры для княгини, жарились бараны для князя, земледельцы гнули спины, вскидывали головы охотники, дремала природа, усыпленная однообразием устоявшихся погод, и ничто в здоровье ангелочка не предвещало перемен. Так добрались до осени. Летний состав въехал в нее, по инерции еще прокатился чуть-чуть и стал.

И сразу же, точно в тире после меткого выстрела, изображение перевернулось. В клочья разодран голубой хитон неба, ставни сделались как птицы, ополоумевшие от горя, что задумали сломать себе крылья, ветры подули с седого севера — и началось. Осенняя буря обрушилась на остров с такой внезапностью, что едва успели поснимать с веревок белье, на три дня ослепли коровы, они мотали запорошенными песком мордами, оглашая воздух беспорядочным мычанием. Наконец, когда вихрь унесся и чернота рассеялась, то взорам людей открылось фантастическое зрелище — подле замка, размерами, равными его отражению в воде, колыхался чудовищный желтый куст.

Но не успели люди привыкнуть к преобразившемуся ландшафту, как вторая осенняя буря, словно гора, обрушилась на них, расколовшись надвое. И вновь ослепли коровы и люди в страхе засветили свои лучины. Сколько продолжалось это морское сражение на небе, сказать трудно, часов еще не существовало, а солнце померкло. Вот черной, тяжелой тучей в район боя входит линкор, грозя своею громадою подавить отчаянное сопротивление вражеских кораблей. Среди тех начинается смятение, но это лишь обманный маневр. Совсем с другой стороны мчится на него корабль-брандер, он проносится низко над землей и протаранивает черного великана, и сразу же тысячи шлюпок и катеров спущены на воду, и бой разгорается с новой силой.