Скопус-2 - [28]

Зеев Паз вначале удивился совету мальчика: прямой удар справа! это же страшно примитивно! это же ничто против такого зверя!

Но мальчик дело свое знал, советы его не имело смысла подвергать сомнению. Это давно было проверено. Раз правый — так правый, значит так и надо, и все тут!

Оставив глухую защиту, Зеев Паз поднялся повыше на носках, чтоб зорко следить за всеми маневрами противника. Развернул плечи, приклеив нацеленный, крепко сжатый правый кулак к подбородку.

И несколько мгновений спустя вот что увидели пятнадцать тысяч зрителей на трибунах, армяне, приехавшие двенадцатью специальными самолетами из Еревана, телезрители всей этой огромной страны и стран Восточной Европы, Анка и Вадим в далекой Молдавии, вот что прочитали люди в завтрашних газетах рано утром…

Товмасян заканчивал ураган апперкотов по туловищу Зеева Паза, иссяк в атаке, потом сделал изящный, безукоризненный нырок на выходе в боевую позицию слева, мгновенный отскок — и снова бросился было в атаку, но Зеев Паз выстрелил в него нацеленным кулаком справа, попав точно по подбородку. А еще он вложил в удар резкий разворот тяжелых своих плеч, подавшись далеко вперед, отчего последний грамм его веса сработал на дело. Летевший же в атаку Товмасян прибавил сюда и встречную свою тяжесть, и был сражен поэтому мгновенно еще в воздухе.

Товмасян обрушился Зееву Пазу на грудь, обхватив его за шею мертвыми руками. Со стороны показалось, что он бросился на Зеева Паза с поцелуями, но вмиг передумал, свесив набок поникшую голову. Товмасян вздрогнул и, как тонущий, стал тянуть Зеева Паза на дно. Зеев же Паз легонько отпихнул от себя этот груз. Товмасян упал на колени. В наступившей гробовой тишине загудела металлическая конструкция помоста. Потом плашмя, всем лицом, ткнулся в брезент, и ринг гуднул во второй раз.

Рефери открыл счет, досчитал до десяти, потом подошел и вскинул вверх руку Зеева Паза.

Рефери мог бы считать еще и еще, а скрюченное тело Товмасяна отвечало бы ему с пола хрипом и слабыми судорогами ног. Рефери мог бы считать до ста, и так бы оно и продолжалось…

— Поздравляю, — сказал мальчик все с той же смертной скорбью в глазах. — Теперь ты чемпион, очень большой чемпион!

Но голоса его никто не услышал. Ни тысячи зрителей на трибунах, ни телезрители, ни десятки корреспондентов, припавших со своими вспышками к канатам ринга, точно пиявки. И не прочитали об этом люди в завтрашних газетах.

Светлана Шенбрунн

Долина Айялонская

Когда царь иерусалимский услышал, что Иисус Навин[17] взял Гай и что жители Гивона заключили мир с Израилем, тогда он весьма испугался, потому что Гивон был город большой, один из царских городов, и больше Гая, и все жители его люди храбрые. Посему царь иерусалимский послал к царям аморрейским сказать: «Придите ко мне и помогите мне поразить Гивон за то, что он заключил мир с Иисусом Навином и сынами Израилевыми». И сказал Господь Иисусу: «Не бойся их, никто из них не устоит перед тобой».

И предал Господь аморрея в руки Израиля, и тот побил их в Гивоне. И в тот день воззвал Иисус Навин к Господу: «Стой, солнце, над Гивоном и луна над долиной Айялонской!» И стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день — доколе народ мстил врагам своим.

Если вы не слишком отчетливо представляете себе, где расположен город Гай, а где Гивон, и почему долина называется Айялонской, не огорчайтесь. Я этого тоже не знала в те времена, о которых мой рассказ. Из всех библейских историй мне была известна лишь одна — о сотворении мира. Вернее, о первородном грехе. Вначале был рай, и все было хорошо. Но потом Ева по наущению змея сорвала запретный плод, сама поела и Адаму дала попробовать; Бог, увидя это, разгневался, выгнал грешников из райского сада, и все стало плохо: начались бомбежки, затемнение, карточки, эвакуация, голод, разруха, тридцать седьмой год — пути твои и деяния твои причинили тебе это, от твоего нечестия тебе так горько. Тридцать седьмой год, впрочем, начался раньше бомбежек, но я-то услышала про него позже. Потом, правда, сделалось капельку легче — оттепель, и Библию тоже издали — малым тиражом, для верующих, которых, как известно, к этому времени уже не осталось. Незадолго до войны в Советском Союзе проводилась перепись населения, и среди прочих вопросов задавался такой: вероисповедание. Большая часть советских граждан уже была достаточно грамотной, чтобы ответить «атеист», но моя тетя, тетя Мура, мамина двоюродная сестра, еще не развилась до требуемого уровня сознательности, поэтому она по простоте душевной ответила: православная. И ей это отлилось многими слезами. Только начавшаяся вслед за этим война спасла ее лично от тридцать седьмого года. Библию хотя и издали — Московская патриархия, если не ошибаюсь, — но достать ее было непросто, да я, честно сказать, и не стремилась: история первородного греха мне уже была известна, а большего знания мой дух не алкал и не жаждал.

К тому моменту, когда произошло удивительное явление, о котором я собираюсь рассказать, мы потихоньку-полегоньку пережили освоение целины, разоблачение культа, реабилитацию, венгерские и польские события и понемножечку приближались к эпохе покорения космоса. А может, даже уже находились внутри этого славного периода времени, точно не помню, а врать не хочу. Я училась в Литературном институте имени Горького, что в доме Герцена, который, как известно, расположен на Тверском бульваре. Здесь же на Тверском бульваре, только на другой его стороне, наискосок от института, жила Сусанна Николаевна, портниха, у которой мама шила всякие платья и блузочки — верхней одежды Сусанна Николаевна не то не умела, не то не желала производить. Мне она тоже сшила несколько платьев и роскошный штапельный голубой халат до полу — такие халаты были в ту пору в большой моде. Мы с мамой часто бывали у Сусанны Николаевны, и даже не всегда по делу, а иногда заглядывали просто так, по дороге, на минуточку. В первые годы нашего знакомства Сусанна Николаевна жила в другом доме, у Никитских ворот, там, где магазин «Рыба». У нее была замечательная громадная комната, метров тридцать, — неслыханная роскошь по тем временам! — похожая на четвертушку апельсина, — две стены ровные, а третья закругленная, румяная, как первомайский воздушный шарик. В этой круглой стене было окно-«фонарик». Мама постоянно восхищалась этим окном и вообще комнатой, но Сусанна Николаевна своего счастья не ценила. Она вышла замуж за демобилизованного морячка и привела его к себе в комнату. В те несколько месяцев, что морячок был мужем Сусанны Николаевны, мы не виделись. Когда мы снова зашли к ней, морячок мужем уже не был, а комната была разгорожена занавеской на две части. Занавеска не особенно помогала. В те годы закон о тунеядцах еще не был принят, поэтому бывший морячок нигде не трудился и в дневные часы обычно находился за занавеской. Он очень любил, когда к Сусанне Николаевне заходили. Он сразу начинал высказывать, что он думает о своей недолговременной жене. Несмотря на наличие занавески, он обращался к ней безо всяких околичностей: