Встревожились, перепугались бояре, сбежались в Кремль во дворец. Царь приказал усилить стражу во всех воротах и стрелять по черни «беспощадно», если она вздумает прорваться в Кремль. Племяннику Скопину-Шуйскому наказывал:
— Выкати, Миша, пушки перед воротами. Пусть зарядят. Фитили запалят. Если полезут — палить не задумываясь.
Когда все бояре собрались, царь закричал на них:
— Я знаю, кто из вас подстрекает чернь на меня, знаю.
— Государь, как ты можешь… — заикнулся было Крюк Колычев, но Шуйский перебил его:
— Замолчи, не про тебя речь. Ежели кто-то целит в цари, так пусть садится на мое место. Вот. — Шуйский снял шапку Мономаха и бросил ее на кресло, рядом прислонил посох. — Берите, кто роет под меня. Ну! Ну! Берите же! Вот царская шапка, вот посох. Ну кто?!
Бояре были ошарашены неслыханным поступком — царь сам сбрасывал с себя шапку, отбрасывал посох.
— Нет, нет, — закричали испуганно несколько бояр едва ли не хором, всерьез испугавшись остаться без царя да еще в такое время, когда под стенами Кремля разбушевалась чернь.
— Василий Иванович, возьми шапку, — надрывался Колычев. — На кого ты нас бросаешь? Ты царь, возьми посох!
И тут Шуйский понял, что наступил момент, когда он может требовать:
— Я возьму только в том случае, если вы мне представите зачинщиков. Немедленно.
— Сегодня же, сегодня они будут пред тобой.
Шуйский взял шапку, одел на голову, принял от услужливого Колычева царский посох.
— Ну глядите, ежели что… мне недолго, — пригрозил напоследок, усаживаясь вновь на царское седалище.
Посовещавшись, бояре отрядили Колычева искать зачинщиков на площади, хотя Шуйский недвусмысленно намекал, что они тут находятся во дворце.
Царь поднялся и направился из палаты к себе, по пути кивнув дьяку Луговскому: «Ступай за мной».
Придя в царский кабинет, Шуйский сел за стол, вынул бумажку.
— Вот, Томило, подметное письмо от имени Дмитрия, написано человеком весьма грамотным. Ты видаешь многие Почерка, сидя в канцелярии, взгляни, не напоминает ли оно чью-то руку?
Дьяк Луговской взял записку, перечитал несколько раз.
— Вроде знакомо…
— Ну-ну, — подбодрил царь.
— Боюсь ошибиться, государь, грех на душу взять.
— А ты не боись, Томило, я твой грех на себя приму. Ну?
— Не могу твердо утверждать, но очень уж похоже на…
— Ну чего тянешь вола за хвост, — начал сердиться Шуйский.
— Только похожа государь, но его ли, боюсь утверждать.
— Чье?! Черт тебя подери, — хлопнул царь ладонью по столу.
— Митрополита Филарета.
— Ага-а, — вскочил Шуйский и забегал по кабинету. — Я так и знал, я так и знал.
— Но, государь, только похожа, а его рука или нет, боюсь утверждать.
— Ничего, ничего, Томила, не боись. Казнить я его не стану. Садись к бумаге, пиши указ.
Вечером Крюк Колычев привел «виновников», которых раздобыл, выйдя из Кремля, и с Лобного места объявив, что «государь хочет выслушать народ, чего ему надобно? Давайте четверых из вашей среды». Пошумев, чернь выделила четырех, они и оказались виновниками смуты. Царь не велел их казнить, а лишь отдать Басалаю «под добрую плеть», а потом выслать куда подале.
А на следующий день вышел указ: «Отъезжать не мешкая митрополиту Филарету в Ростов и возглавить тамошнюю епархию, которая без догляду хиреть починает. И провожать следует высокого иерарха князю Скопину-Шуйскому». С честью провожать.
