— А как нам было просить вашего согласия, если расстрига не пропускал ни одного заседания?
— Оно так.
— Вот то-то. У меня не три головы на плечах.
— А кто еще решал?
— Ну во-первых, мы все Шуйские, князья Голицыны, Скопин-Шуйский, Крюк Колычев, Головин, Татищев, Валуев, купцы Мыльниковы, Куракин Иван Семенович, а от иерархов церкви крутицкий митрополит Пафнутий.
— Могли б меня призвать, — молвил обиженно Мстиславский.
— Ах, Федор Иванович, нам не хотелось твоей головой рисковать, мало нам было тургеневской, царствие ему небесное, — перекрестился Василий Иванович и продолжил: — Мы просили у Сигизмунда его сына с одной целью, чтоб он помог скинуть с престола расстригу.
— А как бы он мог помочь нам? Войском?
— А хотя бы и тем, чтоб отозвал поляков от расстриги. Однако с Божьей помощью мы управились с самозванцем сами и теперь польский королевич ни к чему нам. Но и ссориться с королем не след. Поэтому я предлагаю послать к королю посла, который бы объявил ему о случившемся и заодно заверил бы о нашей приверженности миру с Польшей.
— А как же мы оправдаем сегодняшнюю резню польских гусар? — снова спросили из темноты.
— Как? Принесем извинения, мол, нечаянно случилось, что некоторые из них хотели защищать самозванца.
— Э-э, Василий Иванович, Гонсевский поди уже строчит донесение, мол, Шуйский натравил на поляков народ.
Василий Иванович поскреб потылицу[36], но нашелся быстро:
— А в таком случае надо немедленно обложить и польское посольство, и казармы нашими караулами.
— Верно, — подал голос Волконский, — пусть они будут заложниками. Тогда легче будет вести переговоры с королем. Мало того, можно потребовать возместить наши убытки за эту смуту, чай, Гришку-то нам поляки подсунули.
— Убытки он вряд ли нам возместит, — вздохнул Мстиславский. — Но поляков задержать надо, хоша и кормить их будет накладно.
— Важен запрос, — не успокаивался Волконский, — чем больше запросим, тем скорее король забудет о резне.
— А много ли их побили?
— Да сотни три, не менее.
— Кое-как остановили, — сказал Шуйский. — Пришлось на винный подвал натравить.
— Да надолго ли этим заманишь, — засомневался Мстиславский. — Вот завтрева протрезвеют, не спохватятся ли за расстригу?
— Он уж вон на площади лежит, поздно спохватываться. Кого ж, господа, пошлем к королю?
— А он сам уж назвался, — усмехнулся Мстиславский.
— Кто?
— Ну Волконский-Кривой.
Шуйский вытянул шею, вглядываясь в полумрак:
— Григорий Константинович, ты где?
— Да тут я, — отозвался от столпа Волконский.
— Вот тут Федор Иванович предлагает отправить тебя послом в Польшу. Ты как? Не возражаешь?
— А кто ж от чести отказывается. Согласен, конечно.
— Ну и добре. Теперь, господа, я предлагаю привезти из Углича в Москву гроб с телом Дмитрия, чтоб на будущее никакой самозванец не посмел красть его имя.
— Это надо, надо, — прошелестело вдоль стен.
— И, показав матери инокине Марфе и народу, положить в Архангельском соборе рядом с братом и отцом Иваном Грозным.
На это предложение никто не возразил, все понимали — надо утишить чернь. А как? Показать мощи настоящего Дмитрия.
Решили послать в Углич родственников Марфы Григория и Андрея Нагих, а также князя Ивана Воротынского и Петра Шереметева.
— И обязательно надо иерархов, — сказал князь Шуйский. — Я предлагаю митрополита Филарета, пусть он еще с собой возьмет пару архимандритов.
Хитрил Василий Иванович, предлагая Филарета, ох, хитрил, но об этом вряд ли кто догадывался. Дело в том, что Филарет — в миру Федор Никитич Романов — доводился родственником Ивану Грозному через его первую и любимую жену Анастасию Романову, а поэтому вполне мог претендовать на московский престол. Поэтому-то Шуйский решил хоть на время избавиться от него руками Думы, так как уже положил глаз на царскую корону.
«В самом деле, кто более достоин наследовать русский престол? — думал князь. — Мы, Шуйские, поскольку ведем род от Рюрика. Вот еще б Васька Голицын не крутился под ногами, он тоже не прочь в цари, эвон как старался расстригу спихнуть. Но он — Гедиминович, против Рюриковичей не тянет. Мой престол должен быть. Мой».
Пока это в мыслях у князя, говорить об этом вслух нельзя, его должны избрать выборщики от всех концов страны. Но пока их дождешься… А сейчас порядок можно обойти, где уж тут сзывать выборщиков? Держава в великой смуте. Москвичи выкрикнут, оно и ладно. Пафнутий обвенчает, оденет венец, вручит посох, оно и довольно. Пусть посля кто попробует оспорить законность свершенного. Надо на патриарший престол звать Гермогена, он не забудет этой услуги. А Игнатия — прихвостня лжецаря — гнать в шею. В шею.
— Миша, — позвал Шуйский, стараясь смотреть в полумрак выше свечей.
— Я здесь, Василий Иванович, — отозвался Скопин.
— Ну перевел ты те бумаги, которые в тайнике взяли?
— Перевел.
— Можешь зачитать нам?
— Могу.
— Ну иди к свету.
Скопин-Шуйский подошел к столу, вытащил из-за пазухи бумаги, прокашлялся.
— Эти бумаги лежали в тайнике у самозванца, — пояснил он боярам. — Мы захватили в плен его секретаря Бучинского, ребята его хотели убить, он взмолился, что-де всегда мыслил против лжецаря и чтоб доказать это, пообещал отдать секретную переписку. Его привели ко мне, он показал мне тайник, где лежали эти бумаги. Все они были написаны на польском. Василий Иванович велел мне перевести их. Вот с помощью Бучинского я и перевел. Тут есть письма и договор «кондиции».
