Сколько золота в этих холмах - [24]

Она ставит сковороду на плиту. Слишком громко – ма начинает шевелиться от лязга. Ма, когда не спит, без конца спорит с ба. «Девочки ходят голодные. – Я бы зарабатывал больше, приедь мы сюда пораньше. – Но мы не приехали пораньше. – Не по моей вине. – Скажи напрямую, что ты имеешь в виду. – Я имею в виду только то, что заболеть было ужасно некстати. – Ты думаешь, я сделала это специально? – Иногда, цинь ай дэ[24], ты бываешь ужасно упрямой».

Тихо, тихо Люси прижимает картошку к сковородке. Масло пузырится, обжигает ей руку, но по крайней мере шипение приглушенное. Две картофелины, завернутые в кусок ткани, для нее и ба, одна на столе для Сэм. Еще одна в надежде, что у ма проснется аппетит, остается на плите.

* * *

Две мили до следующей долины. Ба прощается с Люси, когда они доходят до шахты, он идет в главный ствол с остальными работягами. Он оставляет Люси одну, и ей самой приходится добираться до ее туннеля.

Она смотрит на восток. У неба все еще цвет кровоподтека – темно-синий, но все же она медлит, словно может позволить себе дождаться восхода. Она ползет вниз. Цвет исчезает, потом исчезает и звук. Когда она добирается до своей двери, темнота стоит полная. Долгое время ничего, до первого стука.

Шахтеры появляются, когда Люси открывает тяжелую дверь и рукой придерживает ее. Стены снова возникают из тьмы в тонких лучах фонарей. Она почти не чувствует ожог на предплечье. Это ничто в сравнении с болью от ухода шахтеров и возвращения тьмы.

В течение долгого времени безделья она трется спиной о стену шахтного ствола или кричит для пробы. Пять раз, распахивая рот во всю ширь, вгрызается она в картофелину в предположительно полуденное время. Картошка тоже пахнет землей.

– Не навсегда, – обещает ба в конце дня, хотя отличить конец от начала довольно нелегко. Снова темно. Привычная печаль парит над Люси, как солнечный луч над далекими холмами. Если остальные шахтеры расходятся группками по четыре или пять человек, обмениваются приветствиями и сетованиями, то ба и Люси идут вдвоем. Он приглаживает ее жесткие волосы.

– Тин во. У меня есть план. Если у тебя все еще будет желание, пойдешь в свою школу, нюй эр.

Она верит ему. Верит. Но от веры боль становится только сильнее. Точно как и в туннеле – боль в глазах от долгожданных фонарей.

* * *

Хибарка – еще одно обиталище темноты, пока ба не поднесет спичку к лампе. Ма дремлет, Сэм носится где-то как сумасшедшая, играет. Люси готовит обед, а ба тем временем переодевается за занавеской. Он проглотит свою еду и поспешит за ручей на вторую работу – валить лес на дрова для вдов. Семье нужно больше денежки. Ночь за ночью. День за днем. Медленный ручеек накоплений, который так быстро опустошается потребностями их желудков.

Этим вечером происходит что-то новое.

Четвертая картофелина с плиты исчезла. В засохшем на дне сковородки жирке – отпечатки пальцев. Радость переполняет Люси, такая же сильная, как тоска по свету: вероятно, у ма проснулся аппетит.

Но щеки у ма такие же впалые, как всегда, а пальцы – чистые. Единственный запах из ее рта – запах рвоты.

– Ты не видела? – спрашивает Люси у Сэм, как только та появляется в дверях. – Она ела?

Сэм, бронзовокожая, несется по дому, как клубок пойманного дневного света. За прошедший день Сэм потеряла ленточки, берет, из подола у нее вырван кусок ткани. А приобрела этот запах солнца и травы.

– Опять картошка? – спрашивает Сэм, принюхиваясь к обеденной кастрюльке.

– Ты приглядывала за ма, как я тебя просила? – Люси отводит руку Сэм от кастрюли. – Не готово, еще минут десять. Ты присматривала за ней? Мы с тобой говорили об этом. У тебя никаких других занятий сегодня не было.

– Прекрати нудить!

Сэм отталкивает Люси и хватает крышку кастрюли, но та выскальзывает из ее руки, вытянутые пальцы Сэм лоснятся и сияют. Сэм, отмеченная солнцем, травой… и жиром.

– Эта картофелина была не для тебя, – шипит Люси. – Она была для ма.

– Я проголодалась, – говорит Сэм, глядя ясным взором, даже не пытаясь ничего отрицать. – Ма все равно ничего не ела.

Сэм не лгунья, не воришка. Просто она живет по своему кодексу чести и отказывается подчиняться другим правилам. Упреки переходят в смех, потому что Сэм умеет даже упрямство сделать очаровательным. В худшие дни Люси спрашивает себя: не в этом ли истинная причина того, что Сэм не отправили на шахты, причина, более основательная, чем возраст – Сэм слишком хорошенькая, чтобы подвергать ее опасности.

Люси прикрывает синяк на предплечье; если бы она посмотрела в жестяное зеркало, то увидела бы другие синяки – на плечах и спине.

– Я скажу про тебя ба. – Но ба только ущипнет Сэм за пухлую детскую щечку. – Я ему пожалуюсь, – добавляет она с внезапным вдохновением, – и тогда посмотрим, не считает ли он, что ты уже достаточно выросла для работы.

– Нет!

Люси складывает руки на груди.

Сэм сквозь сжатые зубы говорит:

– Пожалуй, я прошу прощения.

Ма уподобляет извинения Сэм воде, выжатой из сухой деревяшки. Люси наслаждается победой так, что у нее в животе начинает урчать.

– И все равно скажу.

– Не говори. Если не скажешь… я тебе покажу, что ела ма.

Люси в нерешительности.