Сколько длятся полвека? - [110]
Когда в Варшаве отыскались Тоувиньские, когда они повидались, еще не веря в подлинность встречи, и Хеня с помощью Влады, которую она, истовая католичка и великая праведница, приняла безоговорочно и без расспросов, Сверчевского потянуло на Леншо, на Качу. Показать кому–нибудь из новых друзей: здесь я бегал мальчишкой. Он позвал Пщулковского.
От дома уцелела стена с торчавшей трубой.
— Клянусь, Эдмунд, та самая труба.
Он принюхался.
— Вонь, клянусь, та самая. Неистребимая. Переживет поколения, правительства, войны…
Пщулковский принадлежал к людям, чистосердечием которых Сверчевский дорожил. Но на Нейсе в их отношениях что–то разладилось. И оба старались вернуть утраченное.
Подполковник Пщулковский показал текст листовки, какую предстоит отпечатать. Сверчевский, надев очки, не спеша прочитал, добавил в первом абзаце «мать–отчизпа», в последнем «мать Польша».
— Не слишком ли много «мать»? — улыбнулся Пщулковский. — Однако кашу маслом не испортишь.
— Эдмунд, — Сверчевский обернулся вместе со стулом, — тебе нравится, как горят поленья в этом камине? Мне — нет. Не потому, что помещичий. Очень быстро разгорелись… Мне все время что–нибудь не нравится. У меня портится характер. Расторопный Моляревич собрал чурки у блиндажа. Свежее дерево, а горит, как порох. Это мне и не нравится.
Он чувствовал, что будет говорить, долго говорить, объясняя себя не только Пщулковскому, но и самому себе.
— Тебе выпало счастье, Эдмунд, ты — агроном. Знаешь, как выращивают хлеб, картофель. У меня скучное, прикладное восприятие жизни. От леса на том берегу Нейсе жду всяких пакостей — засад, завалов, ловушек, спрятанных резервов. Глядя, как легко занялись дрова, жду лесного пожара. Представляешь себе, что такое для наступающей армии — лесной пожар?.. Тебя уже не радует камин. Я добился своего, испортил тебе настроение. Ты и пословицу привел аппетитную про кашу с маслом. У меня в голове польская поговорка о горчице после обеда.
— Наш план утвердил командующий фронтом, карандашом не притронулся. Это что–нибудь значит?
— Значит, мы не круглые идиоты, и маршал Конев надеется, что, когда план полетит к чертовой матери… Опять «мать»?.. Мы не совсем оплошаем. Мы планируем дымовую завесу, но лесной пожар вспыхивает без плана… Мне отвратительны милые домики на окраине Ротенбурга. У них непробиваемые каменные стены, попрочнее тех, что в Кинто и Бельчите. Тогда не было фаустпатронов… Из окошек будут бить по машинам Кимбара [82]. А они необходимы для Будишина, Дрездена. Практически у меня одна дорога на Будишин. Сколько на ней мостов? Все будут взорваны. Мою неприязнь к красавице Нейсе можно не объяснять: форсирование под огнем, понтонные переправы… Еще не окончательно испортил тебе настроение? Минуточку терпения, я закончу свое черное дело. Твоя бодрость от штатской непорочности. В цивильном мозгу не может существовать все предугадывающая военная машина…
Ни за что на свете, никому, даже Владе, он не признался бы, что такая машина существует в его собственном затухающем, но еще ясном перед сном сознании…
— Ты крепко понюхал пороха под Ленино. Однако сохранил сознание гражданского человека, свято верящего в армейскую слаженность. Ты в детстве любил духовую музыку?.. Когда–то я верил в планы, обожал графики, расписания, разноцветные схемы. Какую я имел вычерченную оборону в сорок первом! Не оборона — учебное пособие… Война вот–вот кончится, а в оставшиеся дни будет планово и беспланово литься кровь. Еще какая! Имей в виду, замполит, на исходе войны люди наименее охотно подставляют себя под пули. Осенью сорок первого под Вязьмой я не думал: хочется мне жить или нет. Постарев, в апреле сорок пятого, знаю доподлинно: хочется…
Он велел адъютанту вызвать из оперативного отдела Касея.
Разговор, начатый с Пщулковским, продолжал с Касеей.
— Мы с вами, майор, старые служаки, пожилые люди. Помним: кто рано встает, тому бог подает. Достаньте, Касея, из заднего кармана брюк свою записную книжечку. Найдите страницу, где записано, когда восходит солнышко шестнадцатого апреля. Ту сладкую минуту, в какую даже грешники спят сном праведников.
— Солнечное время четыре сорок. Среднеевропейское — шесть сорок.
— Шесть сорок. Совпадает с моим талмудом. Я имею слабость перепроверять самого себя… Шесть сорок. Темно. А тут еще леса. Подготовьте, Касея, шифровку. Нет, не записывайте. Легко запомнить: «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль. Моя подпись. Повторите.
— «Ч» — шестнадцатого четвертого сорок пятого, восемь ноль ноль, Кароль Сверчевский.
— Не надо «Кароль». Достаточно «К». Прячьте, Касея, записную книжку. Теперь я полезу в свой карман.
Он встал, застегнул пуговицы на кителе и достал из кармана нодполковничьи погоны.
— Главнокомандование Войска Польского удовлетворило наше с товарищем Пщулковским представление и досрочно присвоило вам звание подполковника. Поздравляю вас, подполковник Касея… Звездочки вышиты искусной женской рукой, не со склада.
От неожиданного перехода Касея забыл подобающую формулу ответа и по–штатски пробормотал: «Спасибо».
— Лично я, — Сверчевский снова сел, — не считаю присвоение звания досрочным. С тридцать восьмого года утекло много воды. Нацепляйте новые погоны. Отпразднуем на том берегу Нейсе. Да будет на то воля божья и замполита.
Знаменитая статья В. Кардина в «Новом мире» «Легенды и факты», вызвала многочисленные отклики читателей, ставила под сомнения отдельные постулаты советской истории.
Герой повести «Минута пробужденья» — декабрист Александр Бестужев, офицер-гвардеец, писатель, критик, соиздатель журнала «Полярная звезда». Он вывел на Петровскую площадь в декабре 1825 г. один из восставших полков. Из каземата Петропавловской крепости отправил Николаю I письмо, обличающее самодержавие. Сослан рядовым на Кавказ. Ему было запрещено печататься под собственной фамилией, и он вскоре прославился как Марлинский. Легенды окружали жизнь и таинственную смерть революционера, опального писателя.
«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Имя полковника Романа Романовича фон Раупаха (1870–1943), совершенно неизвестно широким кругам российских читателей и мало что скажет большинству историков-специалистов. Тем не менее, этому человеку, сыгравшему ключевую роль в организации побега генерала Лавра Корнилова из Быховской тюрьмы в ноябре 1917 г., Россия обязана возникновением Белого движения и всем последующим событиям своей непростой истории. Книга содержит во многом необычный и самостоятельный взгляд автора на Россию, а также анализ причин, которые привели ее к революционным изменениям в начале XX столетия. «Лик умирающего» — не просто мемуары о жизни и деятельности отдельного человека, это попытка проанализировать свою судьбу в контексте пережитых событий, понять их истоки, вскрыть первопричины тех социальных болезней, которые зрели в организме русского общества и привели к 1917 году, с последовавшими за ним общественно-политическими явлениями, изменившими почти до неузнаваемости складывавшийся веками образ Российского государства, психологию и менталитет его населения.
Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.
Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.
О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.