Склока о полку Игореве - [16]

Шрифт
Интервал

" -- "обитатели рек".

           В XII веке географический термин РУСЬ обозначает понятие, значительно более узкое, чем позже. Суздаль, Новгород Великий, Рязань, Галич, Новгород-Северский, Полоцк, Чернигов, другие княжества не считаются РУСЬЮ. Только владения Киева охватываются этим понятием. Б.А. Рыбаков сообщает: "Если из Новгорода или Суздаля едут в Киев, то это обозначается так, что едут в 'Русь'; галицкие войска, противостоящие киевским, обозначены в летописях как воюющие с 'русскими полками', Смоленск, Полоцк, Рязань -- все они оказываются вне 'Руси', так как под 'Русью' часто понимают лишь южную Русь". Термин РУСЬ получил расширительный смысл значительно позже XII века. Этот факт нужно учитывать, если мы хотим понять, как воспринимали "Слово о полку Игореве" современники.

           Если бы в XII веке существовало понятие "русский патриот", то относилось бы оно прежде всего к патриотам Киевского княжества. Таковыми были киевские бояре, чёрные клобуки, торки, берендеи и... автор "Слова"! Он -- киевлянин. Обратите внимание: он называет "русичами" черниговских ольговичей, он называет "русской землёй" новгород-северскую землю, он ВПЕРВЫЕ в XII веке расширительно толкует понятие РУСЬ. Это -- определённая политическая позиция.

           Итак, распалось единое Киевское государство. Автор "Слова" агитирует за новое объединение восточно-славянских княжеств под эгидой Киева. Он, так сказать, предлагает повернуть колесо истории вспять. Парадоксально, но проблемы XII века нам сегодня понятней, чем 15 лет назад: мы пережили распад СССР. А теперь представьте, как бы взвился Буй-Туре Назарбаев, если бы, к примеру, Зюганов назвал Казахстан "русской землёй"! Выходит, что "Слово" -- не только эпос, но также публицистика и, может быть, памфлет?

           Вернёмся к нынешним русским патриотам. Чем объясняется желание отодвинуть начало русской государственности, русской культуры как можно дальше в прошлое? Разве народ, который прошёл, например, за пару сотен лет путь от первобытной дикости до уровня передового государства, не достоин удивления, разве это не великий народ? С точки зрения патриота -- нет. Первостепенное значение имеет САМОБЫТНОСТЬ. Унизительным считается перенять у соседей формы самоорганизации, элементы культуры, слова языка. Россия, как известно -- родина слонов! Я встречал людей, глубоко страдающих оттого, что история славян гаснет во мгле начальных веков первого тысячелетия, что её нельзя дотянуть до эпохи фараонов. Этот поворот в древность, эта ориентация на прошлое являются внешним проявлением подсознательного стремления к изоляции. Наш патриот не умеет мыслить диалогически, он -- половинка гармонической личности, причём именно та половинка, которая принадлежит идеальному миру, творит миф, играет спектакль для Бога. В идеальном мире истиной является то, что максимально приближено к идеалу, поэтому можно пренебречь низкими истинами мира реального. Можно подтасовать исторические факты, если они противоречат идеалу. Удивительно, но человек, открывший диалогическое строение "Слова", сам мыслит не диалогически!

       Из мглы веков

           На иконе XIV в. "Чудо Георгия о змие" на ногах коня под Георгием Победоносцем, чуть выше копыт можно увидеть узкие красные ленточки. Это не причуда иконописца. Вольности "от своего измышления" не допускались. Любая частность строго обусловлена иконописным каноном, который, в свою очередь, основывается на освященных временем религиозных традициях. Ленточки в виде узеньких заострённых флажков встречаются на византийских и грузинских иконах. Они пришли на Русь через Византию из сасанидского Ирана. Ленточки, по-персидски "кушти", были непременным атрибутом божеств и героев иранского искусства, признаком избранничества свыше. Именно они удостоверяли святость персонажа или предмета, украшенного ими. Из Ирана пришёл к нам и сам Георгий Победоносец. Тема героя-змееборца, воплощавшего силу света в борьбе с силами мрака, первоначально получила детальную иконографическую разработку именно в Иране. Там этот миф занимал центральное место в государственной религии и народном эпосе.

           С VIII в. до Р.Х. пространство от среднего течения Оки до Чёрного моря и от Днепра до заволжских степей принадлежало скифам (скуфь, шкуда) и родственным им "женоуправляемым" савроматам, говорившим на североиранских наречиях. Свой народ скифы называли "саки" (олени). Дон, Днепр, Буг, Дунай -- скифские названия. "Дон" -- скифское "дан" (река), а "Днепр" -- "дан апр" (река глубокая). Греческие имена указанных рек -- Танаис и Борисфен. В III в. до Р.Х. скифов вытеснили тоже ираноязычные сарматы. В течение по крайней мере тысячи лет предки славян соседствовали с этими народами, разбавляя свой язык их словами и свою кровь их кровью. От них в русском языке остался мощный пласт имён собственных и нарицательных, глаголы и т.д. Почти вся терминология древнерусской духовной культуры сверкает доподлинными иранизмами. Часть этих терминов заимствована у скифов, сарматов и их потомков, часть сохранилась как наследство первоначального славяно-иранского фонда. Иранизмами являются такие исконные, казалось бы, слова как


Рекомендуем почитать
«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Полевое руководство для научных журналистов

«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.