Скитания Анны Одинцовой - [44]

Перекочевка в зимнее время — дело обычное, и каждый хорошо знал свое дело. Пока мужчины перегоняли стадо, женщины стойбища свертывали яранги и аккуратно укладывали на грузовые нарты зимние пологи, связывали поддерживающие тундровое жилище закопченные дымом и пропитанные жиром деревянные жерди. Еще загодя Ринто смастерил для новорожденного внука маленькую, почти игрушечную нарту и возвел над ней навес из остриженной оленьей шкуры. Теперь Тутриль был хорошо защищен от снега и прямого студеного ветра. Хотя и без этого укрытия его детская меховая одежда надежно защищала его от холода. Двойной комбинезон из пыжика шерстью вовнутрь и неблюя шерстью наружу с маленьким, плотно прилегающим клапаном на заду, набитым сухим мхом, отороченный росомашьим[47] мехом капюшон и рукава-рукавицы были достаточны, чтобы мальчик мог ползать по снегу без риска что-нибудь отморозить.

Перекочевка заняла лишь часть дня: от зари, превратившейся в короткий день с низким, висящим над самым горизонтом огромным, красным солнечным диском, до сумерек. Солнце быстро скрылось за зубчатым краем неба, залив снега алым, словно разлитая кровь, светом. Яранги теперь ставили не на открытом месте, а прятали в ущелье, выбирая место так, чтобы над ними не висел снежный козырек.

Теперь никто не удивлялся тому, что Анна часто в конце дня, прежде чем заснуть, писала при свете догорающего костра. На этот раз она подробно описала все действия, связанные с перекочевкой, а в заключение подробно описала детский комбинезон Тутриля.

«Этот комбинезон — гениальное изобретение человека тундры. По существу, это как бы автономное комфортное пространство, в котором ребенок чувствует себя превосходно. В принципе его можно оставлять в таком виде на воле на несколько часов, и с ним ничего не случится. Пучок мха, который кладется через специальный откидной клапан, отлично впитывает влагу и детский кал. Когда ребенок плачем сообщает о своем дискомфорте, мать выбрасывает запачканный пучок и кладет новый. Просто и гигиенично. Так же просто объясняется отсутствие насекомых в тундровом жилище. Даже когда стойбище стоит на месте, каждое утро спальные пологи снимаются и выносятся наружу. Расправленные и разостланные шерстью наружу они лежат целый день на солнце и на ветру. Время от времени их тщательно выбивают куском оленьего рога. Когда вечером входишь в нагретый полог, тебя охватывает атмосфера свежести и чистоты. Разумеется, это можно делать только в хорошую погоду. Но и этого вполне достаточно, чтобы содержать спальный полог в чистоте. Такой же природной дезинфекции подвергается вся одежда. Другого способа нет — ведь не будешь же стирать в воде меховой кэркэр или нижнюю пыжиковую кухлянку.

Мы, правильнее сказать, не кочуем, а прячемся в глубоких долинах. Пастбища здесь нетронутые и корма оленям хватает. Но однообразие жизни понемногу начинает сказываться на моем психическом состоянии. Я стала замечать за собой, что теряю нежность и привязанность к Танату, что касается ревности, то я спокойно засыпаю под его любовные игры с Катей. Еще недавно это было невозможно. И все чаще вспоминается Ленинград, длинный коридор главного здания Университета с желтыми книжными шкафами вдоль одной из стен, широкими окнами вдоль другой, с портретами великих ученых в простенках. Когда-то я воображала и свой собственный портрет среди них… Снится и наша квартира на набережной Обводного канала, папа с мамой. Я ведь даже и не знаю, где их похоронили. Старшая тетка рассказывала, что, когда пришла в очередной раз к нам на квартиру, там уже было пусто. Дверь раскрыта настежь, ящики и шкафы комода выдвинуты, видно искали драгоценности. А какие могли быть драгоценности у столяра да домохозяйки? Тетка забрала единственную нашу драгоценность — зингеровскую швейную машинку. Все чаще хожу во сне по родному городу, по набережной Обводного канала, по Невскому проспекту мимо закопченного и забитого фанерой Гостиного двора. Иногда спешу на занятия, бегу по Тучковой набережной, мимо полузатопленных барж, нагруженных доверху дровами. Потом — по длинному университетскому коридору, а звонок уже звенит все громче… Не слишком ли затянулась моя экспедиция? Не знаю, как я могу расстаться с тундрой. Недавно Ринто поделился со мной своими заботами: некому передать собственные знания и шаманский дар. Танат слишком молод, и в его уме нет глубины. Рольтыт глуп, жаден и завистлив. Как точен Ринто в характеристике людей! С улыбкой, как бы шутливо он сказал, что передал бы свое шаманское умение и все свои знания мне. На мое возражение, что я — женщина, он ответил, что это не имеет никакого значения. В их роду была шаманка Гивэвнэу, которая и определила судьбу Ринто. По его словам выходит, что шаманка-женщина имеет даже некоторое преимущество перед мужчиной. «Женщина более сосредоточена, она не отвлекается на тяжелую мужскую работу». Ради науки стоит терпеть и продолжать эту жизнь. Зато это будет настоящей научной сенсацией мирового масштаба, когда я выступлю с докладом об истинной сущности шаманизма! И научная общественность услышит истину от человека, который в действительности был шаманом! Моя слава затмит имя Маргарет Миид, Миклухо-Маклая, Богораза, Боаса и всех других, которые судили о явлениях только умозрительно, не испытав их на собственной шкуре… Единственное, что меня тревожит, это то, что Советская власть может все разрушить, загнав наше стойбище в колхоз. Тогда начнется время насильственного просвещения, ломка обычаев, объявление их пережитками темного прошлого… Разрушение культуры идет уже полным ходом в прибрежных селениях, и вместо нее создается какой-то уродливый гибрид».