Скитания Анны Одинцовой - [4]

Мимолетное воспоминание о Кате снова заменилось образом Анны Одинцовой, ее сияющими глазами… Интересно посмотреть на нее в темноте мехового пологи. Наверняка глаза будут светиться, как звездочки в дырах прохудившегося рэтэма.

«24 июня 1947 года. Уэлен.

С каким удовольствием я пишу это название — Уэлен! Наконец, я почти у цели. Но у цели географической, а не той, которая таится у меня в голове. Наверное, так же радовалась достижению далекого острова молодая Маргарет Миид[7], которая почти что в моем возрасте впервые ступила на берег Южного Самоа.

Но неожиданно в мою жизнь ворвалось нечто новое, то, что, возможно, называется «любовью с первого взгляда». Этот юноша, первый уэленец, который встретил меня на ледовом припае, не перестает волновать меня и вызывать нелепые чувства… Может быть… Даже написать об этом боюсь…

Уэлен представляет собой довольно большое селение, в нем проживает около трехсот человек. Большинство жилищ — древние яранги, но есть и усовершенствованные, как, например, яранги Туккая. Настоящих домов несколько. Самый большой — школьное здание, затем интернат, три круглых, наподобие яранг, деревянных домика конструкции инженера Свиньина. Полярная метеорологическая станция стоит отдельным поселком, на границе возвышается ветровой электродвигатель. Территория Чукотского национального округа около 800 тысяч квадратных километров, коренное население по данным различных переписей колеблется от 13 до 15 тысяч человек. Основное коренное население — чукчи, или, как они себя называют, луоравэтлане, что означает — настоящие люди. Далее идут эскимосы, около двух тысяч человек, небольшие группы эвенов и коряков на южных границах округа. Территория огромная — несколько главных европейских стран могут разместиться на ней. Первые контакты с русскими казаками произошли еще в семнадцатом веке, но чукчи, согласно реестру народов Российской империи, опубликованному к трехсотлетию Дома Романовых в 1913 году, вплоть до революции были единственными, которых отнесли «к не вполне покоренным». Я очень взволнована, и мне трудно писать — я почти у цели моей жизни. Нет, я не хочу повторять научный подвиг Маргарет Миид. Я хочу превзойти ее и вжиться в изучаемый народ, чего она так и не сумела сделать. Я пойду дальше нее, изучу и опишу жизнь первобытного народа изнутри, а не извне. Именно в эти дни и часы начинается самая сложная и трудная часть задуманного мною плана… Как же на самом деле выглядит эта описанная ею легкость сексуальных отношений среди юношей и девушек у примитивных народов? Итак — вперед, Анна Николаевна Одинцова!»

Когда Танат вошел в умывальную комнату, Анна чистила зубы.

— Вот хорошо, что ты пришел! Полей мне воды.

Помогая девушке, Танат заметил:

— А в тундре зимой негде умываться…

— Я собираюсь жить так, как живут исконные оленеводы, — ответила Анна.

— Трудно будет.

Одинцова посмотрела на Таната.

— Тебе трудно было?

Танат улыбнулся.

— Но я же привычный… Родился в тундре, вырос в яранге. Нелегко было привыкать к здешней жизни. За настоящую парту сел только в пятом классе, а до этого писал, растянувшись на полу, как тюлень.

— Ты — человек, и я — человек, — сказала Одинцова. — Значит, и я могу жить твоей жизнью.

— Хотел бы я услышать, что ты скажешь, когда окажешься в тундровой яранге… При свете жирника или костра… Там даже керосиновых ламп нет.

— Если я что задумала, то обязательно добьюсь своего, — с неожиданной твердостью в голосе произнесла Анна.

С этого дня они не расставались. Он показал ей самые красивые места в Уэлене. Проделали долгий путь по берегу моря до Пильгына, пролива, соединяющего лагуну с открытым морем. Посетили старое кладбище, где в оградках камней белели кости схороненных. Рядом лежали копья с наконечниками, гарпуны, каменные плошки, осколки фарфоровой посуды, костяные пуговицы и пряжки, ржавые ружья и даже полуистлевшая, с распавшимися мехами гармошка. Чуть в сторонке высились два холмика из каменных глыб, под которыми лежали два тангитана, похороненные по русскому обряду в деревянных ящиках. Из-под камней торчали разбитые, серые доски, рядом валялись столбики с пятиконечными звездочками, вырезанными из жестяных консервных банок. Пока Анна делала торопливые зарисовки, Танат отошел в сторонку. Жадные расспросы об обряде захоронения, непонятное ему любопытство, странное возбуждение девушки покоробили Таната, и он впал в мрачное настроение.

Уже вечером, у дверей своей комнаты, Анна ласково спросила:

— Ты что поскучнел?

— На кладбище не бывает весело.

— Но мне это очень интересно, и для науки важно, — сказала Анна и втянула в комнату слегка упиравшегося Таната.

Зимой здесь жила учительница математики Екатерина Ивановна Покровская. Если в конце недели выпадала хорошая погода, влюбленный в нее директор из соседнего эскимосского селения, Николай Николаевич Максимов, приходил на лыжах, преодолевая опасный Дежневский перевал и пустынную долину, в которой никогда не утихал ледяной ветер. Скрип пружинной кровати, приглушенные стоны и страстные вздохи были слышны даже в коридоре, и интернатские ребята настороженно внимали непривычным звукам тангитанской любви. После окончания учебного года Екатерина Ивановна перебралась в Наукан,