Скитания Анны Одинцовой - [2]

Девушка сообщила, что зовут ее Анна Одинцова и приехала она в Уэлен в научную экспедицию от Института этнографии Академии наук, где в аспирантуре готовится к защите кандидатской диссертации. Будет изучать древние обычаи оленеводов, язык и фольклор. В ответ Танат сообщил, что родом он из тундрового стойбища, только что закончил семилетку и собирается в Анадырское педагогическое училище.

Этот первый уэленец, которого встретила Анна Одинцова на ледовом припае, сразу понравился ей. В парне странно смешивались неприкрытое мальчишество, возмужалость и затаенная нежность. Она почувствовала, как в груди растет радость: она почти у своей жизненной, научной цели, да еще первый встречный такой симпатичный! Это хороший знак!

— В Уэлене гостиница есть?

— Гостиницы нет, — ответил Танат, — но в интернате есть свободная комната. Только надо спросить у нашего директора, Льва Васильевича.

Танат привел Одинцову к школьному крыльцу. Девушка, прежде чем войти в здание, сняла с головы смешную вязаную шапочку с ушками, и на ее плечи упал золотой поток густых, прекрасных волос, тяжелых и блестящих.

— Вэлынкыкун.[5]

Друг по интернату Энмынкау с удивлением смотрел, как Танат помогал незнакомке вносить вещи.

Улучив минуту, спросил:

— Кто она?

— Ученая из Ленинграда.

— Больно молодая, — с сомнением заметил Энмынкау.

Танат чувствовал, как неожиданное, новое, незнакомое чувство заполняет его, сладкий комок встает у самого горла.

Он медленно побрел по берегу моря, намереваясь в одиночестве пережить волнение… Такую девушку Танат еще не встречал в жизни. Она показалась ожившей из мечты, неясных предчувствий, из туманного сна. Ее образ не исчезал, не уходил из памяти с расставанием, оставалось какое-то излучение теплоты, невидимого, потаенного света. В Уэлене жили тангитанские девушки, но совсем другие, не такие! К тому же она из того сказочного Ленинграда, города царских дворцов, сверкающих фонтанов, где произошла Великая революция… Какой же долгий путь она проделала, чтобы добраться до Уэлена! Интересно, для чего изучать чукотский язык, древние обычаи, объявленные большевиками пережитками прошлого, мешающими движению вперед? Кому это может быть интересно? Ведь чукчи и ближайшие их соседи — эскимосы, коряки и ламуты — не древние греки и римляне, не египтяне, создававшие великие цивилизации. Они не строили большие города-крепости, не воздвигали пирамиды, не вели захватнические войны… Даже от праха умерших, похороненных в открытой тундре, через несколько лет ничего не оставалось, кроме горстки белых костей. Неужели кому-то любопытна жизнь в яранге, при свете мерцающего жирника, обстановка тундрового жилища, конструкция нарты и запряжка оленей? Или способ разделки убитого моржа? Песни Ринто? Да, они трогают и волнуют сердце Таната и его сородичей, но как они могут отозваться в душе человека, выросшего совсем в другой обстановке, говорящего на ином языке? И природа далекой, теплой земли, как представлял себе Танат по книгам, картинам, редким кинофильмам, резко отличалась от пустынной тундры и ледового побережья.

Как прекрасно звучит ее имя — Анна! В нем чувствуется нежный, таинственный зов. И фамилия ее встречалась в каком-то из романов Тургенева.

За вечерним чаепитием, на котором присутствовал директор школы, Анна Одинцова подробно рассказала о своих планах. Танат сидел как раз напротив, и каждый взгляд девушки, улыбка, каждое произнесенное слово как бы пронзали насквозь, оставляя глубокие зарубки на сердце.

Анна встречалась с ним глазами, ловила на себе его взгляд, чувствовала неожиданное зарождение теплого чувства к этому пареньку, в котором, однако, уже проглядывал сквозь мальчишеские черты зрелый мужчина.

Лев Васильевич Беликов покачал головой и несколько раз повторил: трудненько будет вам, трудненько…

Когда утром следующего дня Анна вошла в умывальную комнату с распущенными золотистыми волосами, без смешной вязаной шапочки с ушками, Танат не сразу отвел взгляд от ее смуглого лица, на котором сверкали голубые глаза такого нестерпимого света, что, казалось, сквозь них просвечивает ясное летнее полярное небо с незаходящим солнцем. И смятение это было сильнее, чем при первой встрече, оно охватило юношу, словно расплавленное солнце разлилось у него в груди. «Сука, — подумал про себя Танат. — Настоящая породистая сука…» Дело в том, что в чукотском языке название женского рода собаки не носит никакого отрицательного оттенка. Скорее, наоборот. Как, скажем, ласточка, голубка в русском. Очень часто слово «нэвыттын» — «сука» — использовалось как одно из нежнейших женских имен.

— Я хочу попросить тебя побыть моим экскурсоводом по Уэлену…

Голос девушки звучал музыкой.

— Но я не коренной уэленец, — слабо возразил Танат.

— Я знаю, — улыбнулась Анна, — ты чаучу.[6]

Некоторое время шли молча, рядом, и каждое прикосновение спутницы усиливало внутренний огонь в душе Таната. Анна заметила смущение и смятение парня и вдруг поймала себя на дерзкой мысли: а если взять и крепко поцеловать его? Он такой уютный, нежный… Но тут же отогнала от себя эту мысль, стараясь сосредоточиться на научных целях своего путешествия.